Строим храм в деревне: советы бывалых / Слово Божие

Как построить храм

Я проделал большую работу и теперь знаю, как получить саженный ряд — Строй. Однако мне до сих пор не ясно, как создавался проект, «очертания» здания. Допустим, зодчий, размеряя комнату, задаёт 6 малых саженей в ширину, 4 больших в ширину, 2 казённых в высоту. Однако комнаты должны быть вписаны в здание и между ними находятся перегородки/стены у которых тоже есть определённая, часто совсем не малая толщина. Мы приходим к понятиям внешнего и внутреннего пределов. Должно ли всё здание строится от середины или каждая комната — это выделенное пространство со своей серединой, но вложенное в большее? Как при этом с учитываются толщины перекрытий и стен, как внешние и внутренние поверхности пространств? Или комнаты имеют только внутренние пределы, а внешние относятся ко всему зданию?

Давайте вернёмся к церкви Параскевы Пятницы на торгу.

Внешние пределы
Сажени C,F,A

Согласно исследованиям Желоховцевой, храм строится от четырёхлепестковой розетки в середине. Малый квадрат C определяет положение опор подкупольного квадрата. Большой квадрат C определяет границы лестницы и алтарных колонн.
Это основное пространство, ядро.
К нему примыкают западный притвор (квадрат A) и алтарь (квадрат F).

Как построить Храм Владимир Безуглов
Сажени G#, D

Квадрат G# задал внутренние пределы. К нему примыкают северный и южные притворы. С севера — квадрат D. Южный притвор не сохранился, но по остаткам я предполагаю какой-то другой квадрат. Вообще, тут нет и намёка на зеркальную симметрию: левая и правая (северная и южная) части храма совершенно разные. Взять хотя бы алтарную часть:

Как построить Храм Владимир Безуглов
Алтарь

Главная апсида, где располагается алтарь построена непросто. Внешний предел состоит из радиусов C и С#. Внутренний — D и E.

Я вижу множество замечательных совпадений, но не могу понять закона, которым руководствовался зодчий!

К тому же далеко не всё я могу построить означенным способом. Взять те же зубчатые скосы углов. Или вот этот странный нарост, похожий на ключ в музыкальной шкатулке.
Ключ…

Три угла и три прямые расположены совершенно не случайно.
Каждая пара «угол-прямая» задают прямоугольный треугольник.

Первый прямоугольник 10C:10G — соотношение 2:3. Выглядит так:

Как построить Храм Владимир Безуглов
Прямоугольник 10C:10G — соотношение 2:3

Второй прямоугольник 8C#:8F# имеет соотношение 3:4
Здесь другой угол диагоналей, а поперечная ось смещена вверх на две кладочные сажени (2D) — я показал это окружностью диаметром 4D.

Как построить Храм Владимир Безуглов

Третий прямоугольник — 5G:10C. Сажени те же, что и в первом, только поменялись местами. Теперь соотношение сторон 3:4. Поперечная ось поднялась от основной на две народные (2E), что я показал окружностью диаметром 4E.

Как построить Храм Владимир Безуглов

Так мы получили три разметки. Не могу сказать, что сразу стало понятнее, но это определённо большой шаг. Вот только куда?
Разметка храма слишком сложна, что бы получить её сочетая круги и квадраты. Столь примитивная геометрия присуща современной архитектуре. Да, с одной стороны я вижу, что крест, круги и квадраты взяты за основу. Однако, огромное количество мелких углов и изломов создают впечатление, будто зодчий старательно вырисовывал контуры на миллиметровке — листе в мелкую клеточку!
Но что? Что он рисовал?

Буду рассуждать.
Храм — это Sanctum Sanctorum — «Святая Святых». Если в обычной деревенской избе каждая часть имела мифологическое обоснование, то в Храме и подавно не могло быть ничего случайного.
Возьмём вышитый счётной гладью узор:

Древо Жизни. Счётная гладь.
Древо Жизни. Счётная гладь.

До боли знакомая картина! Совпадение? Возможно.

Наш Храм — крестово-купольный. Но общеизвестно и научно доказано, что в геральдике и орнаменталистике прообразом Креста является Древо Жизни. Мы же понимаем, что христианство возникло не на пустом месте.
А раз так — пришло время погрузиться в мифологию.

Разберём основы.
Орнаменты делятся на два вида: космогонический (это слово образовано от двух греческих слов со значениями «космос» и «рождать») и родовые (вышиваются на одежде, рассказывают о хозяине; отсюда пословица «встречают по одёжке»). Наш случай — первый.

Основой мироустройства в мифологии любой культуры является Мировое Древо.
Но так же сердцем любого орнамента является вышеупомянутая четырёхлепестковая розетка, которую часто упрощают до Алатыря (как на картинке выше) или даже креста в круге.
Вот ещё один образец:

Фрагмент занавески-коврика. Западная Сибирь.
Богиня с поднятыми руками в виде древесных ветвей, сидящая или стоящая на Ящере в окружении птиц и зверей.
Фрагмент занавески-коврика. Западная Сибирь. Богиня с поднятыми руками в виде древесных ветвей, сидящая или стоящая на Ящере в окружении птиц и зверей.

Богиня — очевидно Мокошь, чей образ зачастую очень тесно, вплоть до тождества, переплетает с образом Древа Жизни. Птицы — утицы. Синий «зверь» в верхнем левом углу, полагаю, олень.
И Ящер в основании.

Начну по порядку. Во-первых Параскева-Пятница любопытна сама по себе. Вот что пишет Елена Евгеньевна Левкиевская в книге «Мифы и легенды восточных славян«:

Мокошь – единственное женское божество в древней славянской мифологии. Она покровительствовала семейному благополучию, рождению детей и всем типичным женским занятиям, а особенно прядению и ткачеству, которые в течение многих веков были главным делом любой женщины. В древности одежду для всех членов семьи хозяйка должна была сшить сама. Сначала обработать лен, потом сделать из него пряжу, из этой пряжи спрясть нитки, а из ниток на самодельном ткацком станке выткать полотно. И уже из этого полотна пошить одежду. Сколько времени и сил на это уходило! Вот и сидели женщины долгими зимними вечерами за прялками, чтобы спрясть побольше ниток, ведь семьи раньше были большие и полотна требовалось много. Поэтому и поклонялись Мокоши исключительно женщины и просили ее, чтобы она помогла им в их нелегких хозяйственных делах. Из дней недели Мокоши была посвящена пятница – в этот день женщины не пряли и не стирали, чтобы не оскорбить свою покровительницу. Во многих местностях России этот запрет сохранялся до XX века. Мокошь заведовала также подземной частью мира и источниками воды.

Еще много веков после принятия христианства женщины продолжали почитать Мокошь, несмотря на суровые запреты и наказания. Это почти единственное языческое божество, память о котором долго сохранялась в живых народных верованиях. Женщины поклонялись Мокоши, тайно собираясь вместе, а руководили ими посвященные жрицы, которых христианские книжники называли «бабами-идоломолицами» (то есть молящимися идолам). Об этом свидетельствует рукопись XVI века: «Мокоши не явно (то есть тайно. – Е. Л .) молятся, да, призывая идоломолиц-баб, то же творят не токмо худые люди, но и богатых людей жены». О почитании Мокоши свидетельствуют и вопросы, которые священники задавали женщинам на исповеди: «Не молилась ли вилам и Мокоши?» или: «Не ходила ли к Мокоши?».
В более позднюю эпоху Мокошь воспринимали не как богиню, а как демоническое существо, связанное с ткачеством и прядением. Во многих современных русских говорах слово мокоша означает или привидение, или вообще нечистую силу. На Русском Севере еще в XIX веке такое существо называли Мокошей или Мокушей и представляли ее в виде женщины с большой головой и длинными руками, которая без спроса приходит в дом и прядет пряжу, оставленную хозяйкой без молитвы. Поэтому строго-настрого в русских деревнях запрещалось оставлять на ночь в избе прялку с недопряденной пряжей, а то придет Мокоша и спрядет. В крайнем случае такую прялку накрывали куском полотна или выносили в сени. Если пряха дремлет, а веретено само вертится, говорили, что за нее Мокоша прядет.
А кто же из христианских святых после утверждения христианства заменил собой Мокошь? Покровительство женским занятиям перешло к святой Параскеве, которую в народе стали называть Параскевой Пятницей (ранее мы говорили, что запреты на все женские работы в языческую эпоху приходились на пятницу). Образ святой Параскевы в народных рассказах приобрел языческие черты. Часто ее образ уже почти не соотносили с христианской святой, а называли просто Пятницей, олицетворяя этот день недели. В деревнях рассказывали, как Параскева Пятница ходит и смотрит, кто из женщин нарушает запрет работать в пятницу – стирает белье, белит печь, расчесывает волосы. Особенно строго она наказывала тех женщин, которые в этот день пряли. Она заставляла их напрясть за одну ночь большое количество пряжи. Вот как об этом рассказывали.
Прядет хозяйка накануне пятницы. Дело уже за полночь. Слышит, какая-то женщина под окно подходит и спрашивает: «Прядешь?» – «Пряду», – отвечает хозяйка. – «Вот тебе сорок веретен. Напряди их до рассвета. Как напрядешь, выкинь веретена в окно. А не напрядешь – пеняй на себя!» А хозяйка уже догадалась, кто к ней под окно подходил. Испугалась она, а делать что-то надо! Схватила она моток ниток и стала на веретена наматывать. Намотает и в окно выбрасывает. Выбросила в окно все сорок веретен и стала Богу молиться, чтобы избавил ее от опасности. На рассвете приходит Пятница и видит, что под окном сорок намотанных веретен валяются, а женщина Богу молится. «Счастье твое, что ты такая догадливая! – Схватила веретена и разорвала их на куски. – Так бы и с тобой было, если бы полные веретена не напряла. Смотри не работай больше по пятницам!» Женщина попросила прощения у Пятницы и обещала больше в пятницу не прясть.
В XIX–XX веках такие истории рассказывали о Параскеве Пятнице. Но раньше, в эпоху язычества, считали, что в ночь на пятницу сама Мокошь заглядывает в окна и смотрит, кто из женщин прядет, нарушая запрет.
Чтобы умилостивить свою грозную покровительницу, в давние времена женщины приносили Мокоши жертвы. Позже, по языческому обычаю, Параскеве Пятнице стали жертвовать пряжу и еду. В жертву Пятнице женщины бросали пряжу в колодцы, потому что культ Мокоши был связан с водой и источниками. Еще в XIX веке на Украине существовал обычай кормить Пятницу, который тоже являлся отголоском культа Мокоши. В ночь с четверга на пятницу хозяйки застилали стол чистой скатертью, клали на него хлеб, соль, ставили горшок с кашей, ложку, миску и думали, что Пятница придет к ним ночью ужинать.

Итак, Параскева — это Мокошь. Пока всё сходится. Однако, отчего Мокошь стоит на Ящере? Для затравки две цитаты из первых попавшихся источников:

Бог Ящер (Юша, Яша, Йеша) – Сын Матери Сырой Земли, Брат(сын) Кощея. Образ этого Бога будоражит воображение многих, как этнографов так и просто любителей славянского язычества. Материала по этому божеству мало. А та что есть крайне противоречива, поэтому «прикладное» использование этого архетипа крайне затруднительно. Многие исследователи связывают его образ с миром мертвых, с Чернобогом, а так же с Морским царем. Попробуем разобраться с образом этого божества с точки зрения его символизма и при помощи аналогии. 

Существует несколько мифов описывающих образ Бога Ящера. Миф о сражении Ящера с Сварогом является несомненно космогоническим. Согласно мифу рожденный Матерью Сырой Землей бог был наделен огромной силой полученной от матери. Ящер ощутив в себе могучую силу решил стать Верховным Богом и бросил вызов самому Сварогу. Закипел между ними бой. Горела земля, вздымались горы. Сварог при помощи Семаргла запряг его в плуг, и начали пахать землю. Где были борозды стали реки, земляные отвалы стали горами(Горы не редко называли змеиными валами).
[Бог Ящер]

Поклонение Ящеру у славян выражалось в виде вышивок змейкой, рисунков на посуде (на ковшах, братинах, чашах), игрушках, украшениях, мебели и прочих предметах домашнего быта. Частое изображение, которое находят археологи, представлено в виде удлиненной большой морды с большими клыками. Предполагается, что изображение могучего Змея придаст больше сил вещи или ее содержимому – силы от самой Матери Земли – матери Ящера.

Исследователи славянской мифологии полагают, культ почитания Ящера – Бога-змея, Бога-крокодила был отражен не только в литературных или историко-археологических памятниках, но также и в топонимах. Так, вблизи Москвы и по сей день сохранилось название деревни – Спас-Крокодилино, тогда как ранее там был монастырь под названием – Спас-Крокодильный. Это указывает на охранную функцию божества, которому поклонялись даже в эпоху двоеверия, прихода на Русь христианства. Город Волхов, признано многими исследователями, был назван так в честь сына Бога Ящера – Волха.

[Славянский Бог Ящер]

Запутанный случай.
С одной стороны Ящера (или Змея) постоянно побеждают и топчут. С другой — поклоняются и вышивают крестиком.
И ещё этот олень.

Елень поражённый стрелою
Елень поражённый стрелою

Я понимаю, когда на гербах изображают орла или медведя. Это сила, гордость, достоинство…
Но олень то помирает! В чём смысл..?

Я сейчас приведу выдержку из книги Александра Шевцова «Пойди туда не знаю куда». Это художественное изложение многолетних этнографических сборов. Т.е. такая собирательная сказка на которую можно опираться как на достоверный этнографический источник:

— Что это за тварь? 
— Змей. Их много. Разных. Они всегда жили рядом с нами. С самого начала. Теперь поменьше стало. Иногда они огромных размеров, и сила у них была невероятная. Мы сражались с ними во всех мирах. И во всех мирах учились у них. Они – хранители мудрости, и они враги человекам. 
— Как же тогда у них учились? 
— Каждый раз знание вырывалось с боем. Но каждый раз это такое знание, которое можно назвать штучным. И передать по роду. 

[А. Шевцов. «Пойди туда не знаю куда» ]

Про «еленя золотые рога» здесь писать не буду, а то можно далеко зайти. Для любопытных — раз, два.

И ещё несколько картинок, которые вас несомненно порадуют. Е.Ф. Желоховцева. «Геометрические структуры в архитектуре и живописи древней Руси»

Как построить Храм Владимир Безуглов
1. Иван Лествичник, Георгий и Василий 2. Избранные святые. Варлаам Хутырский, Иоанн Милостивый, Параскева Пятница и Анастасия
Как построить Храм Владимир Безуглов
1. Спас нерукотворный 2. Никола Липный
Как построить Храм Владимир Безуглов
Битва новгородцев с суздальцами
Как построить Храм Владимир Безуглов
Чудо Георгия о змие

Подведём итоги. Что мы имеем в активе:

Достаточно ли этого, что бы построить Храм?
Не уверены…?
Тогда поставлю вопрос иначе: видите ли вы Ящера?

Как построить Храм Владимир Безуглов

А так?

54258

Как строится храм, с чего начать и как вести работы?

Российский Клуб Православных Меценатов (РПКМ) объявил о начале строительства недорогих типовых храмов из клееного бруса в спальных районах Москвы и Петербурга. Как сообщил представитель РКПМ Роман Зимин, стоить такие храмы будут от 300 тыс. до 1,2 млн. рублей — в зависимости от размеров и отделки: например, деревянная вагонка дороже полимерной, клееный брус можно обложить кирпичем, и т.д. Поэтому все храмы будут выглядеть по-разному, несмотря на типовой проект.

Главной своей задачей РПКМ видит не финансирование проекта (инициативная группа граждан должна сама собрать неоходимые средства), а организацию строительства: получение благословления Церкви и согласование административных вопросов. Им так же удалось договориться с двумя строительными организациями Москвы и Питера об изготовлении бесплатного типового проекта и о строительстве по себестоимости.

Инициативная группа верующих, желающая построить у себя в районе православный храм может обращаться за информацией по телефону (495) 514-3052 в Российский Клуб Православных Меценатов.

Статья перепечатана из журнала «Нескучный Сад» № 3-4 (25) март 2007 года.
Больше картинок вы можете посмотреть по ссылке: http://cerkvi.narod.ru

Как строится ХРАМ, с чего начать и как вести работы?

Опыт строительства на примере храма Иоанна Богослова в Петрозаводске, освященного в 2004 году.

1. Проводится собрание (прихода) желающих принимать участие в строительстве Храма (сопровождается молебном).
2. Проводится Общее собрание прихода, выбирается Староста для ведения всех контактов и общей работы.
3. Берется Благословение у правящего архиерея.
Представляется:
• Утвержденный в Архитектурном управлении мэрии рабочий проект храма,
• Решение приходского собрания,
• Ответственные люди,
• Ресурсы для ведения начальных этапов (список меценатов, иные источники поиска средств и т.д.).
4. Пишется обращение к Главе самоуправления города о желании Прихода строить храм (прикладывается Благословление правящего Архиерея, рабочий проект), определяется место строительства (проводится молебен). Нарекается будущий храм епископом.
5. Берется «бегунок» в отделе землепользования для «обхода» всех организаций (порядка 30).
6. На основании постановления Главы самоуправления (полностью оформленного «бегунка») приглашаются специалисты мэрии по определению территории будущего Храма.
7. Проводятся согласования с различными под-структурными организациями:
• городские электрические сети,
• ГАИ,
• и т.д.
8. Устанавливается «Поклонный Крест» на месте будущего Храма (проводится молебен).
9. Ведутся работы по обустройству будущей территории храма.
10. Устанавливается ограждение на месте будущего строительства Храма.
11. Ведутся земляные работы на месте строительства будущего Храма (ведутся молебны).
12. Ведутся фундаментные работы на месте будущего Храма (ведутся молебны).
13. Ведется возведение стен будущего Храма (ведутся молебны).
14. Постоянно идет сбор средств (пожертвований) на строительство Храма.
15. Ведутся переговоры со строительными компаниями, готовыми помочь неликвидом (цемент, рубероид, гвозди, доски и.д.).
16. Ведутся работы по созданию кровли и купола (ведутся молебны).
17. Освящается Крест и торжественно водружается на купол Храма.
18. Ведутся работы по изготовлению и оснащению иконостаса.
19. В СМИ ведется работа (размещения объявлений) по сбору икон, колоколов, церковной утвари.
20. Отправляются оповещения о стадии работ по возведению храма в епархию.
21. При завершении строительства — освящение Храма!

§

Из Обращения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II к клиру, Приходским советам храмов города Москвы, наместникам и настоятельницам ставропигиальных монастырей на Епархиальном собрании 2006 года.

Оздоровление и обновление жизни общества, а следовательно, и укрепление государства невозможно без возвращения к вере и церковной приходской жизни. Этот вопрос серьезно обсуждался на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917–1918 годов и в предсоборных подготовительных обсуждениях. И хотя революция 1917 года и последующие гонения на Церковь сделали реформу невозможной, тем не менее во времена гонений был накоплен драгоценный опыт, преодолены многие проблемы Синодального периода.
К сожалению, наряду с возрождением евхаристической жизни в новое время возникло и много вредных обычаев, которые часто ставят нашу приходскую жизнь на грань профанации. К таким явлениям можно отнести меркантильное, корыстное отношение к пастырскому служению, совершение треб за деньги, формальное, без какой-либо предварительной подготовки, Крещение взрослых и младенцев из нецерковных семей, так называемую общую исповедь, через которую формально пропускают людей, впервые пришедших в Церковь и зачастую имеющих на совести много нераскаянных смертных грехов.
Особую тему составляет проблема отношения к прихожанам. К сожалению, до сих пор некоторые священнослужители ведут себя в отношении прихожан высокомерно, а порой и недостойно пастырского звания. Хочу напомнить о недопустимости подобного отношения к людям.
Все эти искажения духа пастырского служения и церковной жизни проистекают от забвения самой природы Церкви, тех принципов и целей, которые заложены Самим Господом Иисусом Христом в основу ее спасительного домостроительства в этом мире. Христианские общины с первых дней своего существования были явлены на земле как общины братьев и сестер во Христе, обретающих свое единство в Божественной Евхаристии.
«Страдает ли один член, страдают с ним все члены» (1 Кор. 12. 26), – говорит апостол Павел. В древних общинах все события переживались вместе, особенно Крещение, то есть благодатное рождение в жизнь Церкви нового ее члена, которое было торжеством всей общины и совершалось благодатью Божией при усиленной молитве всей церковной семьи. Здесь не могло быть формализма, тем более не могло быть речи о деньгах, о плате за великое Таинство. Подобно этому и покаяние впадшего в грех собрата переживалось всеми, все молились о нем, все радовались его возвращению в Церковь. Единство в любви к Богу, любовь каждого ко всем и всех к каждому – вот что такое христианская община по своей природе. Как в одной капле присутствует вся природа воды, так и в евхаристической общине является в удивительной полноте вся Церковь Христова. Такой общиной может быть монашеское братство, а в миру община состоит из христианских семей, которые имеют своим прообразом Церковь.
К сожалению, необходимо признать, что существующие теперь церковные общины сильно отличаются от древнего идеала, даже те из них, которые искренне стремятся к нему. Не видя истинной причины современных нестроений, некоторые пастыри и их пасомые полагают, что все можно исправить внешним, формальным изменением порядка церковной жизни. Например, совершать богослужение на русском языке, всем приходом обязательно причащаться каждое воскресенье или за каждой литургией, отменить традиционную в нашей Церкви обязательную исповедь перед Причастием и так далее.
Действительно, работа по очищению церковной жизни от накопившихся неправильностей, исправление исторических ошибок, разумные изменения с учетом все быстрее меняющейся жизни должны иметь место в Церкви. Так было и будет всегда. Однако такие изменения должны осуществляться в соответствии с принципом соборности, соборным разумом всей Церкви. Несомненно, что в отдельных случаях не преодоленная инертность и пассивность некоторых иерархов, их удаленность от паствы порождают нездоровый экстремизм, болезненный протест отдельных священников и их общин, начинающих без благословения правящего епископа вводить всевозможные новшества и реформы, нередко уподобляясь в этом обновленцам 1920–1930-х годов прошлого столетия и протестантам.
И возникают доморощенные переводы богослужения на русский язык, поражающие своей безвкусицей и бездарностью, отдающие сектантским душком пародии на древние «агапы», отмена исповеди в общем порядке и даже местные самостийные «канонизации», без какой-либо санкции церковной власти.
Из истории протестантизма известно, что за этим может последовать появление так называемых нерукоположенных пресвитеров и епископов, пересмотр границ Церкви и ее догматического учения. Пример протестантов, сектантов, раскольников всех толков однозначно свидетельствует о том, что настоящее обновление Церкви на этом пути никогда не достигается.
Призывая весь церковный народ и прежде всего иерархию нашей Церкви к разумному соборному обсуждению и преодолению недостатков, накопившихся в нашей жизни, не могу не подчеркнуть, что истинное обновление церковной жизни всегда начинается с подвига духовного совершенствования, с преодоления внутренних духовных недугов, с усердной молитвы и деятельной любви. Не от внешнего к внутреннему, а наоборот, от внутреннего подвига к внешнему должно двигаться обновляющее церковную жизнь домостроительство.

§

В чем смысл религиозной жизни? Смысл поклонов, многочасовых стояний на службах, постов, чтения молитвенных правил, — всего того, без чего мы и представить себе не можем жизнь верующего человека. Для чего всё это? Зачем ходить в храм? Когда задаешь эти вопросы верующим людям, кроме ответа, что так надо, так положено, вряд ли что можно услышать. Это значит, что смысл внешнего благочестия сокрыт для многих верующих. А в чем смысл борьбы с грехами и страстями? Чтобы стать святым, или наследовать частную собственность в раю. Что такое святость? Это неимение грехов или что-то еще? Эти вопросы раздражают своей простотой, и в то же время они совсем не простые — и современное состояние церковности это показывает. Отвечая на эти вопросы, все будут много рассуждать, ссылаясь на Писание или святых отцов, но четкое осмысление услышишь не часто. А ответ на все эти вопросы очень простой. Весь смысл религиозной жизни есть достижение совершенства в Любви. И спасение — это пребывание в Любви, потому что это есть пребывание в Боге. «И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4:16).

Церковь – это прежде всего училище Любви, а уже во вторую и третью очередь место религиозного действа. Понятие Церкви и храма совместилось, и многие под Церковью подразумевают храм, а не собрание братьев и сестер, посреди которых наш любящий Отец – Христос. А слова «братья и сестры» стали всего лишь словесным штампом и ничем более. К сожалению, мало кто видит в стоящих и молящихся бабушках, тетеньках дяденьках своих братьев и сестер. В городских храмах многие и не знают по имени рядом стоящих, с которыми они, может быть, молятся не один год.

Свт. Киприан Карфагенский утверждает, что вне Церкви нет жизни, а значит — нет и спасения. Вне какой Церкви? Вне здания особой архитектурной постройки? Что имел в виду святитель Киприан? Наверное, то, что вне Церкви человек не сможет научиться любить, не сможет преодолеть свое «я». Человек, ставший в грехопадении эгоцентричным, сам — вне Христа и братьев и сестер — не в состоянии решить эту самую главную проблему, в результате которой он умер грехом. Чтобы воскреснуть со Христом, нужно умереть для жизни ради своей утробы, найти в себе мужество увидеть, что центр жизни – Бог, а не я. Вне церкви в смысле собрания это невозможно понять, а тем более изменить свою жизнь в этом спасительном направлении. Святитель Киприан, конечно, имел в виду не дом с куполами, а именно христианскую общину, именно братьев и сестер, посреди которых Христос.

Сами слова «братья и сестры» обозначают семью. Вне семьи не может быть ни братьев, ни сестер. И сами братья и сестры возможны лишь тогда, когда их кто-то считает братьями и сестрами. Если все равнодушны друг к другу, то нет и братьев и сестер, есть просто прихожане, которые приходят и уходят и для которых проблемы прихода — это не их проблемы, а проблемы служащих и работающих в этом приходе. Даже само обозначение собрания братьев и сестер, которое в древности всегда называлась общиной, в настоящее время именуется приходом. Само название «приход» несет в себе нечто индивидуальное, одинокое, безликое. Все просто приходят, а потом уходят… Для чего же приходят? С какой целью? Цель прихода в храм для большинства современных христиан — реализация своих земных попечений. Прихожане приходят в храм помолиться против колорадского жука, против падежа скота, о сыне, который поступает в институт или который служит в армии, о муже, который пьет, или о своей неудачной жизни. Всё это суть житейские попечения, которые Церковь в одном из самых значимых песнопений призывает нас отложить. Если мы всё это отложим, что тогда останется? Пустота. Ничего не останется, исчезнет сама цель прихода: разве нас, кроме своего, что-либо интересует? Может быть, это подсознательно и является причиной того, почему ревнители синодального благочестия выступают против перевода богослужения на русский язык. Чтобы за красотой византийского витийства и непонятной мелодии древнего языка, которому многие придают ореол сакральности, скрыть смысл призыва Церкви к единению друг с другом и со Христом, может быть поэтому и «ревнители старины» и против чтения вслух тайных (тАинственных) молитв, в которых раскрывается весь смысл Литургии. Чтобы обличение Церкви было сокрыто в непонятности и тайности, для того, чтобы совесть не беспокоила и не заставляла думать о смысле вообще.

Сама Церковь актуализируется только в Евхаристии, когда вся семья, вся община во главе с предстоятелем причащаются Тела и Крови Христовых. Кто не причащается, тот и не член этой общины — он вне Церкви. Литургия — не опера, которую можно просто слушать и смотреть. Литургия — это общее дело, в котором можно только участвовать, а участие в Литургии — это участие в Евхаристии. Странно, почему-то священникам нельзя служить Литургию и не причащаться, а мирянам можно. Более того, ревнители синодальной старины пишут статьи о «сверхчастом причащении» и обвиняют своих оппонентов в обновленчестве. Хотя обычай слушать Литургию и не причащаться, потому что канончики не прочитал, это и есть жуткое обновленчество, которое так въелось в наше приходское сознание, что стало нормой, более того, имеет своих защитников, которых даже большинство.

Храм называют домом Божьим. Храм еще и дом Церкви, евхаристической общины, дом братьев и сестер, которые составляют эту общину. Отчий дом может быть только один, только среди своих братьев и сестер мы можем ощущать себя дома, в другой семье мы в гостях. А как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше. Многие одинаково хорошо ощущают себя во всех храмах, и есть обыкновение посещать разные храмы. В одном батюшка хорошо исповедует, в другом хор хороший, в третьем роспись древняя или красивая. Какого удовлетворения требует душа, тот храм и посещают. Это явление имеет место потому, что нет дома. Только бездомным бродягам везде хорошо. Человек, который имеет семью, хорошо себя чувствует только дома, а везде он в гостях. Если нам во всех храмах одинаково, значит, мы бездомные бродяги, духовные бомжи. Нет у нас родных, и мы никому не нужны, и нам никто не нужен. Мы настолько к этому привыкли, что не хотим иного духовного бытия, как только такого бездомного. Это синдром бомжа. Если бродяге дать возможность нормальной жизни, он всё равно останется бродягой. Откуда у нас появилась страсть к духовному бродяжничеству; когда мы потеряли свой дом? Тогда, когда перестали причащаться всей общиной, всей семьей от единой чаши, когда каждый сам по себе стал решать меру своей готовности к причастию, когда Евхаристия перестала быть объединяющим таинством, а стала таинством личного освящения. Постепенно мы утратили кровное родство, перестали быть братьями и сестрами, а стали каждый сам по себе. В результате мы лишились дома.

Читайте также:  Как построить баню своими руками быстро и дешево: пошаговая инструкция

Само восприятие Церкви стало партийным. Я принадлежу к Русской Православной Церкви. Это выражение мне напоминает слова старой песни: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз» — разве не абсурдное это выражение? У всякого человека должны быть и дом, и улица, которые находятся в Советском Союзе, или, перефразируя это выражение в церковном смысле, у всякого христианина должны быть и община, и храм, то есть его духовный дом, который находится в нашей Русской Православной Церкви, должны быть и братья и сестры, наши родные и близкие, которых мы так должны любить, что готовы были душу свою положить за каждого из них и верить и надеяться, что за тебя тоже положат душу. Ведь это самое главное, ведь Христос только посреди братьев и сестер, собравшихся во имя Его, а не посреди прихожан, собравшихся во имя своё, где каждый занят своими попечениями, даже может быть самыми высокими, но о себе, а не о других.

Закон Христов исполняется не свечками, не стоянием на службе, не поклонами, а ношением тягот друг друга и молитвой друг за друга. Посредством этого мы становимся единым целым, и уже никто и ничто и никого не сможет отделить от Тела Церкви, только когда радость одного становится радостью всех и беда одного становится бедой всех, и в каждом всякий найдет себе поддержку и опору. Церковь нас учит забыть о себе, погубить душу свою за Христа и за братьев — только тогда мы её обретаем живой. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф.16:25). В этом месте Писания говорится о душе, а не о жизни. Губить душу за Христа это значит кормить алчущих, поить жаждущих, посещать больных, забывая о себе, и от всего этого получать радость служения, которая наполнит сердце благодатью, посеет в душе любовь, мир, даст надежду. То есть у нас появятся все дары духа: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера» (Гал. 5:22). Многие ли из так называемых «воцерковленных» имеют в душе эти дары, которые должны быть у каждого? Ведь не внешнее благочестие, заключенное в особой одежде, особом православном сленге, свидетельствует о нашем православии, а внутренние дары, именно наличие любви, радости и мира внутреннего. Если нет этих даров, то это повод для тревоги…

Здесь, конечно, могут возразить, мол, мы грешные и потому не испытываем этих благодатных состояний, и поэтому мы разбиваем лбы в поклонах, проводим часы за чтением акафистов и изучаем брошюрки с бесконечными списками грехов. Но будет ли результат от этих действий? Ведь в духовной борьбе цель гораздо важнее, чем средства. Во имя чего мы боремся с грехами? Во имя собственной святости, чтобы наследовать теплое местечко в раю? Где в такой религиозности место для ближних, или ближние всего лишь средство? Может быть, такая религиозность есть причина агрессивности и злобы некоторых верующих людей, норовящих взойти в Царствие Небесное по головам ближних.

Цель христианской жизни есть совершенство в Любви. И борьба с личным грехом имеет смысл лишь потому, что грех препятствует достижению этой цели, проще говоря, мы боремся с грехом, потому что грех мешает нам любить. Только тогда тот вакуум, образующийся после победы над грехом, заполняется жертвенной любовью, только в этом случае религия будет делать человека лучше. К сожалению, часто мы можем наблюдать обратное. Человек раньше не ходил в храм и был по-мирски порядочен, а воцерковился — отпустил бороду, стал диким, злым, кругом ему мерещатся враги. И сам вид его становится таким жалким и в то же время отталкивающим, что люди просто шарахаются от подобных верующих.

Может быть, это одна из причин малочисленности людей в наших храмах: при виде бородатых лиц и мешковатых серых одежд, старых дев и вдов с блаженным выражением лица в непонятных юбках и платках приходят мысли, что если я буду ходить в храм постоянно, то стану одним из них. Это ужас – нет, никогда! Наш внешний вид, как мы считаем, благочестивый, проповедует об обратном. Он отталкивает людей от Церкви, обесценивая даже самые верные и правильные слова, которые мы говорим. Люди видят верующих людей и не славят Бога, а шарахаются от них. Люди боятся воцерковляться, потому что боятся стать православными зомби, пораженными страхом всего и вся.

Разве наша вера делает нас лучше? Для чего все эти духовные потуги? Можно ли услышать о нас, что православные христиане самые честные, в них нет лукавства, лицемерия, они открыты для всех и добры, всегда готовы к самопожертвованию? Христианская община — это самое лучшее сообщество людей, где всякий обретает множество настоящих братьев и сестер, готовых друг за друга пойти и в огонь и в воду. Я хочу обрести таких друзей, я хочу стать одним из них. Этого, увы, никогда не услышишь, и про это у нас никогда не скажут, потому что мир внутри современной Церкви практически ничем не отличается от мира за церковной оградой, а ведь Церковь это и есть Царствие, пришедшее в силе.

Сейчас много пишется о церковных проблемах, предлагаются различные пути и решения: одни пишут, что нужно часто причащаться, другие — о необходимости катехизации, третьи — о переводе богослужения на русский язык. Я думаю, что даже если всё это будет реализовано, мы всё равно не решим наших проблем, потому что это следствие, а не причина. А причина лежит в нашем нежелании умереть для жизни в себя и родиться для жизни во Христе. Слишком тесно в наших сердцах, в них нет места для Христа и для братьев и сестер, и оттого их у нас нет. Наше «я» слишком велико. И поэтому мы не хотим ответственности, нам удобно ходить в храм по религиозной нужде, а Церковь и наши братья нам совсем не нужны, потому что и так тесно в наших сердцах. Нам проще видеть в Церкви не Тело Христово, а учреждение, куда ходят успокоить душу. Для нас лучше ощущать себя членом партии РПЦ, а не единым Телом Христовым, порознь которого мы всего лишь части , органы этого Тела, которые не имеют жизни сами по себе, кроме как только в составе Тела. « И вы — тело Христово, а порознь — члены.» (1Кор.12:27)

Это и есть причина церковной неустроенности. И так будет всегда, пока нас удовлетворяет такая религиозная жизнь. Может быть, такая церковность и была причиной слез Антония Великого, когда он молился: «Не дай Бог мне дожить до последних времен».

А нам Бог судил жить в эти времена.

(С) Автор является священником, пожелавшим не раскрывать своего имени.

§

Ваше Святейшество, кризис нашей цивилизации во многом обусловлен развитием индивидуализма. Кажется, Церковь только способствует его утверждению, являясь лишь декорацией для человеческой трагедии. Религиозных общин в Церкви много (говорю прежде всего о своей Католической церкви) — но нет настоящей подлинной общности, единения.

— Да, это правда, «атомизация» общества — серьезнейший вызов христианству, Церкви, которая с апостольских времен зиждилась на общинном духе. Наверное, многие христиане действительно слишком быстро и легко начали уступать индивидуализму — даже оправдывать и «богословски обосновывать» его. Наша Церковь не намерена идти по этому пути.

§

Среди многих граней творчества митрополита Сурожского Антония – а под творчеством я понимаю не только его проповеднические труды, но и само созидание церковной жизни – ярко выделяется его способность объединять людей в подлинную общину. В наших условиях сегодня многими сознаётся необходимость того, чтобы приходская жизнь становилась жизнью общинной. Но в реальности мы сталкиваемся с тем, что в наших храмах «просто прихожане» к общине не готовы. Не считаться с приходским устройством нельзя – ведь не выгонишь из церкви просто «ходящего в неё» живущего в соседнем доме человека. Но и общины нужны. И вот в некоторых храмах (и их не так уж и мало) пастырскими усилиями и желаниями прихожан общины начинают созидаться. Результат, однако, редко бывает удовлетворительным; всё как-то не ладится… Разобраться с данной, очень актуальной сегодня, проблематикой нам поможет владыка Антоний.

Во-первых. Община всегда имеет в себе противопоставление чему-то внешнему, каким-то враждебным явлениям, отгорожение от них. В первохристианскую эпоху, когда Церковь и мир были наиболее противопоставлены, иного устроения, чем общинного, не могло и быть; жизнь христиан, описанная в книге Деяний Апостолов (2,44; 4,32), представляет собою образ идеальной общины. В период гонений на христиан одним из важнейших факторов существования общин было именно противостояние «миру сему». В послеконстантиновскую эпоху, когда «мир сей» сделался имперско-христианским и формально стал как бы одной церковно-государственной общиной, первохристианская общинная жизнь прекратилась. Как реакция на это возникло общежительное монашество (святитель Василий Великий хотел видеть в монастыре образцовую общину); но исторически оно перестало быть общинным. В самом деле, как расценить святоотеческие советы, скажем, святителя Феофана Затворника или «итожащего» монашескую жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова) – в монастыре знать только себя, духовника и келью, в дела иных не входить, и т.п.? Индивидуально-монашески эти советы полезны и важны; но с точки зрения общины – они именно антиобщинные… Но как только мир сей, перестав играть в игру с «симфонией», снова становился самим собою – тут же возникали общины. Турецкое владычество – опять общины (правда, уже этнические в большей степени, чем церковные; но это тогда сливалось воедино). У нас в России – никаких общин с 988 по 1917 гг., а расцвет общин – с 17-го по середину 30-хх гг. прошлого века – как раз самые гонения. Общины мы видим в диаспоре – но опять же скорее этнические, чем исключительно церковные. В наше время «оформленные», сознающие себя таковыми общины также опираются в значительной мере на некое противопоставление себя «всем прочим». Всё это заставляет сделать вывод: когда противопоставление мира и христиан «естественно» (гонения, полностью чуждая среда) – тогда общины сами и складываются. В «мирное» же время в общинах всегда будет элемент искусственности. У митрополита Антония получалось справляться с этим. Несомненно то, что практическая экклезиология Владыки была, по выражению А.И.Кырлежева, «диаспоральной» – свободной от церковно-имперских «симфоний» и прочих «комплексов полноценности». Но диаспоральность эта была отнюдь не этнической. Община, созданная Владыкой, была как раз открыта тому обществу, в среде которого она существовала. И это уникальный опыт. Конечно, когда мы смотрим на этот опыт уже с некоторой временной дистанции, мы видим, что осуществлялось это прежде всего за счёт личности Владыки и его усилий; после его кончины «этническое» всё же умудрилось взять верх… Кроме того, элемент противопоставления, о котором я сказал, митрополит Антоний через внимание к Слову Божию и через подлинную евхаристичность (не становящуюся лозунгом, а, так сказать, естественно-церковную) поставил «на своё место»: противостояние было не людям, не иным христианским конфессиям, а падшему миру сему. Это падение преодолевалось в общине, при освящении Словом Божиим, молитвой и Святыми Таинствами. Во-вторых. Центр жизни людей в «негонительное» время естественным образом смещается из общины в семью и в социум. Община становится некоей «опцией», и никакими силами эту иерархию ценностей не сместить: семья, работа, социальное положение для человека, пусть даже и православного, важнее, чем церковная община. Гонения или эмиграция или какие-либо иные бедствия, которые как бы «выдавливают» людей из их привычной среды, заставляют их прибегать к общине в качестве некоей «компенсации». Но это – община «поневоле». И здесь мы видим, что митрополиту Антонию удалось каким-то ненавязчивым, очень естественным путём блестяще решить эту проблему. Осуществлялось это, на мой взгляд, через то, что Владыка краеугольным камнем общинной жизни полагал (помимо, разумеется, Божественной стороны общины – Слова Божия, соборной молитвы и Евхаристии) великое доверие и уважение к человеку и его свободе. Его община не ставила перед людьми тот выбор, который подчас ставится сейчас на наших приходах: «или – или»; ради церковной жизни жертвуй чем-то из семейной или общественной (например – регламентация «от лица Церкви» супружеских отношений, особенно неуместная, когда члены семьи стоят на разных ступенях воцерковления). Конечно, здесь мы опять видим пастырскую гениальность Владыки, которую невозможно скопировать или воспроизвести; но тем не менее очевиден вектор, которому надо следовать и нам в наших трудах по созиданию общин. В-третьих. XX век сформировал новую породу людей – «советского человека». У нас как-то легкомысленно к этому относятся и не придают этому должного значения: «что было, то прошло, и мы снова – Великая и Святая Русь, Встающая с Колен». На самом деле ничего не прошло. Почти любой формальный коллектив постсоветских (а точнее говорить, по выражению выдающегося современного церковного историка и мыслителя протоиерея Георгия Митрофанова – «построссийских») людей наполняется, как правило, доносами друг на друга, борьбой за право входить в «ближайший круг» начальства, преследованием исключительно своих целей, отсутствием общественного интереса в каких бы то ни было формах, разрывом между не только словом и делом, но и между ими и мыслями и чувствами, раболепством и холуйством по отношению к высшим и презрительностью и жестокостью по отношению к низшим, младшим («дедовщина» – принадлежность вовсе не только армии, а одна из фундаментальных составляющих нашего общества), антисолидарностью, стремлением к нивелировке и «съеданию» всего выдающегося («высовывающегося»), и т.д. Нынешние церковные общины – не исключение, ведь они состоят из нас, постсоветских-построссийских. Сурожская епархия, большая община митрополита Антония, была в этом смысле принципиально антисоветской. Владыка никогда публично не выражал своего резкого неприятия советского образа жизни; но вся его деятельность, несомненно, была стократ более антисоветской, чем громкие публичные акции иных диссидентов. Он воспитывал людей в свободе. Это не была какая-то абстрактная свобода; она сочеталась с тем лучшим, что сохранили русские люди, оказавшись в эмиграции: честность, порядочность, какая-то настоящая русская широта, рассматриваемая как нравственная категория терпимости, любви, снисхождения, жалости к людям, некое общественное чувство ответственности за всё… Эти качества были под корень уничтожены советской жизнью; владыка Антоний же их культивировал – в своём пастырском стиле: ненавязчиво, деликатно, но твёрдо. И, по моему представлению, недавний конфликт в Сурожской епархии своим корнем, может быть даже вовсе не осознаваемым участниками событий, имеет как раз столкновение советского и несоветского менталитета. Какие уроки мы можем извлечь из опыта митрополита Антония, если говорить о созидании подлинно церковных общин в России? И, может быть, даже не об опыте здесь нужно говорить (он, как я уже сказал, всё же в основе своей диаспоральный, для нас маловозможный), а о духе, в котором действовал Владыка, о его пастырском императиве? Начинать тут нужно, на мой взгляд, с того отношения к личности, которое неизменно являл митрополит Антоний. – Мне представляется очень опасной подмеченная прот. Георгием Митрофановым мимикрия «советского» в «церковное»: советский коллективизм, нисколько не изменившись, удобно разместился в церковной жизни под вывеской «соборности»; общественная и гражданская пассивность стала «смирением», безответственность – «послушанием», идеологичность и стремление к тому, чтобы все были одинаковыми – в «борьбу за православие», неуважение к человеку – в «жизнь по Святым Отцам» и т.д. В свете этого чрезвычайно жизненными представляются слова о. Георгия: «люди имеют право не входить ни в какой коллектив. А мы после советского времени не имеем никаких прав и моральных оснований принуждать их к этому, пусть под самыми благими «общинными» предлогами». Поэтому для многих православных христиан сегодня актуальной является церковная жизнь «по касательной»: брать от Церкви только сущностное – учение и Таинства; а в том, что называется у нас «церковной жизнью», со всеми её идеологиями, лозунгами, призывами и проч. – участвовать как можно меньше, всё внимание обращая на адекватную христианскую жизнь своей семьи, своего круга. Эта позиция должна именно уважаться и не считаться «неполноценной» и «нецерковной» для людей, сознательно её избравших. Я думаю, такое уважение, с любовью и доверием, к церковному выбору личности владыка Антоний непременно бы одобрил. Далее. Сегодня строить общины – это включать в них не только евхаристическую (и вообще полноценную богослужебную) жизнь, но и семейную, и социальную. Но для этого нужны чрезвычайные духовные и нравственные усилия. Доминантой в них будет – создание новой, несоветской (а может быть – и принципиально новой для русского человека вообще) традиции солидарности между людьми; это неизбежно связано с критическим осмыслением нашего прошлого и настоящего. Но, к сожалению, вектор и церковной, и общественной жизни сегодня прямо противоположный: не покаяние, а триумфализм; а он сводит на нет все частные нравственные усилия в этой области. И здесь пример митрополита Антония чрезвычайно важен. Спрашивается: как именно созидать эту самую новую традицию? В нашей парадигме – иными, противоположными словами, лозунгами и призывами; суть же дела при этом мимикрирует и остаётся прежней. В парадигме же Владыки Антония – поменьше слов. Даже, может быть, и дел каких-то внешних и формальных поменьше; а побольше деятельной любви, обнимающей частного, конкретного человека. А плюс к этому – поучение в Слове Божием, как это делал Владыка, осмысливая всё с евангельской точки зрения, молитва и Причастие. Тогда община будет созидаться, так сказать, естественным путём: «созреет», состоится как личность и как христианин один человек, другой, третий – и вот их союз в любви, в евангельском мироощущении и в Евхаристии уже явит общину, и Христос, по Его слову, будет между ними (Мф. 18, 20). Даже, может быть, и не придётся так «формально» декларировать и ставить перед собою цель – «созидать общину»; нужно созидать (и тут как раз бесценен опыт Владыки) христианские личности – а община сама сложится. И в заключение. Я говорил вначале, что «противостояние», являющееся неким практическим элементом общинности, должно быть верно направленным. Если бы мы сегодня смогли назвать вещи своими именами – что мир если и не гонит Церковь, то насмехается над ней и «юзает» её; что «симфония» с миром сим – иллюзия, а попытка Церкви под мир «подладиться» Церковь же и посрамит в итоге; если бы всё это осознать в конструктивном, созидающем ключе – это был бы очень весомый повод к подлинной общинной жизни. Но мы оказались в плену радости о «возрождении», да и объективно нас сейчас никто не гонит, а даже, может быть, чего-то «хорошего» и ждут от нас. Поэтому сегодня основной вектор церковных действий не общинный, а миссионерский. К чему это приведёт – посмотрим. Не исключено, что когда миссия прямо будет вынуждена сказать о правде, о воздержании и о будущем суде (Деян. 24, 25), то мир сочтёт, что место для такой не «подлизывающейся» к нему Церкви – как минимум, узы (Деян. 24, 27). И тогда тут же появятся общины, потому что нам придётся обратиться к созиданию по преимуществу внутрицерковной жизни; а это и послужит развитию общин. А как раз эту вот «неподлизывающуюся» Церковь, которая при этом вовсе не ударилась в другую крайность – замыкания в себе, ригористического обличения всех и вся, злобного и недовольного брюзжания, – и явил в своём пастырстве митрополит Антоний. Поэтому и здесь его пример и опыт очень важен и востребован.

Благодарю за внимание.

(С) Автор является священником, пожелавшим не раскрывать своего имени.

§

Жизнь мудрее теоретических выкладок.

Я всегда с согласием читал, и сам писал и говорил о важности общинной жизни. Но вот не складывается она. Это плохо? Да. Но это же, с другой стороны, факт, который не меняется от наших усилий. В чём же смысл этого факта?

А вот в чём. Во-первых, община всегда имеет в себе противопоставление чему-то внешнему, каким-то враждебным факторам, отгорожение от них. Первохристианская эпоха – иного устроения, чем общинное, не могло и быть. Послеконстантиновская эпоха – нет общин; общежительное монашество – как реакция на их отсутствие (не «сработало», кстати). Турецкое владычество – опять общины (правда, уже этнические в большей степени, чем церковные; но это тогда сливалось воедино). У нас – никаких общин с 988 по 1917 гг., а расцвет общин – с 17-го по середину 30-хх гг. прошлого века – как раз самые гонения. В наше время «оформленные», сознающие себя таковыми общины также опираются в значительной мере на некое противопоставление себя «всем прочим». Когда такое противопоставление естественно (гонения) – тогда общины сами и складываются. В «мирное время» в общинах всегда будет элемент искусственности. Эта искусственность отталкивает порой чуткие души. Во-вторых. XX век сформировал новую породу людей – «советского человека». У нас как-то легкомысленно к этому относятся и не придают этому должного значения: «что было, то прошло, и мы снова – Великая и Святая Русь, Встающая с Колен». На самом деле ничего не прошло. Любой формальный коллектив постсоветских (а точнее говорить – «построссийских») людей обязательно наполняется доносами друг на друга, борьбой за право входить в «ближайший круг» начальства, преследованием исключительно своих целей, патологическим отсутствием общественного интереса в каких бы то ни было формах, принципиальным разрывом между не только словом и делом, но и между ими и мыслями и чувствами, раболепством и холуйством по отношению к высшим и презрительностью и жестокостью по отношению к низшим, младшим («дедовщина» – принадлежность вовсе не только армии, а одна из фундаментальных составляющих нашего общества), и т.д. Церковные общины – не исключение, ведь они состоят из нас, постсоветских-построссийских. Фактор «противостояния» может существенно сгладить названные негативные явления. Но если созидать общину без «противостояния», то тут всё и вылезает. Всё это переходит и на общецерковную жизнь. Её основные характеристики – по факту, опять же: очень много великих, страшных, красивых, важных, нужных, правильных, авторитетных слов – и вся та же постсоветско-построссийско-постмодернистская реальность. И получается так – сама жизнь диктует: если хочешь быть честным перед самим собою и перед Богом, то вот тебе в Церкви Таинства – и пользуйся ими, а того, что называется у нас «церковной жизнью», со всеми её идеологиями, лозунгами, призывами и проч. – как можно меньше, только «по касательной». Например: общение с пастырями Церкви – минимальное, да лучше с теми, кого знаешь, а то пойдёшь исповедываться, и получишь семилетнюю епитимью ни с того ни с сего (реальный случай, вчера рассказали). Общение с церковной средой – ещё минимальнее, а то крыша быстро съедет… Очень удачный материал по этому поводу – в последнем (апрельском) номере «Фомы». Там один актёр (забыл фамилию, Денисом зовут) делится своим опытом, как он обкушался церковной жизни… почитайте. Там всё очень характерно, и, главное, абсолютно нерешаемо. Что же – выстраивать жизнь свою частным образом? Брать от Церкви только Таинства, а от остального бежать, зажав уши, чтобы не превратиться в «зомби»? Кошмар? Да, кошмар. Но – подумалось мне после прочтения статьи в «Фоме» – это как раз та самая реальность, которая поверх всех наших слов и желаний диктует людям, как адекватно жить, чтобы выжить в Церкви. Как-то сами, поверх всяких убеждений, души людей отвращаются от того, что отвратно…

(С) Автор является священником, пожелавшим не раскрывать своего имени.

§

Понятия «мира», «общины» были центральными в сознании русских крестьян. Крестьянин осознавал себя членом русского общества лишь в качестве части конкретной общины, мира. «Мир» понимался как автономная самодостаточная целостность. С правовой точки зрения, он был административной единицей, с точки зрения имущественного права — поземельной общиной, а со стороны церковноканонической мир был приходом, той ячейкой общества, через которую Православие оказывало прямое воздействие на народное сознание.

Неудивительно поэтому, что подчас трудно решить, где кончается приход и где начинается волость. Не есть ли это два разных названия одной и той же административной единицы? Если строилась новая церковь, приход разделялся, но автоматически разделялась и волость. Дела поземельной общины (волости) и прихода никак не разграничивались. Община выбирала причт. Из церковной казны выделялись ссуды прихожанам. Около церкви отводились места для нищих, питавшихся «от церкви Божьей на средства благотворительности». Приходской клир, в свою очередь, участвовал в мирских выборах; священники, с ведома и разрешения высших властей, разбирали судебные тяжбы. Дьячок исполнял обязанности сельского секретаря и нотариуса. По словам историка русского «мира» С. В. Юшкова, такой «приходской строй мирской церкви, с его автономией, был для мирских людей идеален. Мало-помалу стал развиваться взгляд, что приходская автономия есть часть земского самоуправления».

Нельзя, конечно, идеализировать мир-приход. «Братчины» — пиры, устраивающиеся по церковным праздникам, — часто превращались в попойки с мордобоем; духовенство находилось в зависимости от прихожан. Но при всем несовершенстве приход был «обществом, где люди собирались у одной церкви, чтобы слушать Слово Божие, вместе учиться, спасаться, чтобы не погибла душа брата». Приходы состояли в прочном и постоянном взаимодействии с монастырями, которые тогда были центрами просветительной и благотворительной деятельности.

Авторитет церковных людей на деревне был очень высок; в случае смуты, бунта, мятежа они могли оказать на крестьянскую общину умиротворяющее воздействие, а впоследствии помочь ее покаянию в творимых бесчинствах. Именно существование мира-прихода позволяло народному сознанию быстро оправляться даже после страшнейших бунтарских потрясений, которые сотрясали и средневековую, и «послепетровскую» Русь. В момент смуты бунтовала община, приход же, будучи с ней тесно слитым, сохранял память о нормальной иерархии отношений. Через приход восстанавливался мир.

С ростом централизации мир в глазах народа по-прежнему оставался высшим авторитетом. «Мир» обладал атрибутами государственности: самоуправление по установленному порядку, суд по «обычному праву», карательные функции, сохранение норм общественного быта и морали, целый ряд административных и культурных функций. «Мир» просили о заступничестве, к «миру» обращались с челобитной. Государство, с этой точки зрения, понималось как система, объединяющая многочисленные «миры». Россия оказывалась в восприятии народа большой общиной. И это при том, что реальное государство Российское никогда «миром» не было, а с установлением крепостного права народ к властям порой относился как к оккупантам. Но еще и в начале XX века крестьяне считали себя членами большого государства-общины, искренне воспринимая все свои действия как службу царю, государству. Особенно ярко это проявилось в истории русской крестьянской колонизации, приобретшей характер «бегства от государства».

Читайте также:  Денник для лошади: что это такое? Размеры стойла для коней, таблички и маты для скота

Избытки русского населения переселялись не в заморские колонии, а в местности, входящие в состав государственной территории. Переселялись тысячи семей, хотя государство запрещало самовольные переселения, в то же время охотно закрепляя за собой вновь населенные области и сделав эти незаконные переселения частью государственной политики колонизации новых земель. Вплоть до ХХ века переселенцы тайком бежали с родины, пробираясь в Сибирь неудобными тропами. Крестьяне не дожидались официального открытия края для переселения, направляясь в только что завоеванные земли, будучи уверенными, что там их ждут льготы. При этом сами они понимали дело так, будто выполняют государеву службу, действуют по приказу царя. Царь виделся «своим», а государственная администрация лишь мешала непосредственной связи царя и народа. Образ царя как бы смягчал и гасил конфликт между «миром» и государственными институтами, поскольку царь принадлежал им обоим.

Но в сознании народа должно было быть что-то поддерживавшее такой образ царя, то, что, несмотря на постоянный конфликт государственного и «мирского» начал, пронизывало бы их обоих. Ведь вопреки почти открытой враждебности между народом и властью, Российская империя не просто существовала и сохраняла свое могущество, но и укрепляла его, расширяя свои пределы. Для того чтобы существующее только за счет постоянного перенапряжения сил, да еще и раздираемое внутренним конфликтом государство не распалось, оно должно было иметь мощную идеологическую доминанту, которая оправдывала бы это перенапряжение. Этим религиозно-политическим оправданием была для русских унаследованная от Византии идея великого православного царства, легендарный «Третий Рим».

(с) Светлана Владимировна Лурье

§

Приход за рубежом — это маленький островок Родины. Сюда тянутся все русские, часто вне зависимости от своего отношения к Богу и Православию, часто просто не имея понятия что есть Православие. Необходимо учесть, что эмиграция делится на несколько волн: дореволюционная, первая волна (после революции), вторая (ВОВ), третья (70-80 годы) и последняя (с 90-х по сей день). Каждая из них имеет свое лицо и поэтому представителей каждой волны можно определить и внешне уже с достаточной определенностью. Есть замечательный анекдот, о том, как русский попал на необитаемый остров и немедленно построил две церкви. Когда же его отыскали, то на вопрос почему он ни мало несумняшеся ответил: Вот это мой приход, а туда я ну ни ногой! Примерно так же обстоят и дела в жизни. Собираясь маленькими кучками, русские все еще разобщены и разделены классово, по волнам эмиграционным, по юрисдикциям, по приходам, по группкам. Нет, безусловно, на приходской праздник могут приехать со всей округи, но а иначе… ни ногой. Нет,ни в одном приходе не назначается оплата треб и я даже знаю церкви, где не продаются ни свечи ни просфоры (и она благоденствует, правда относительно) Но все-таки священникам денежку жертвуют и за панихиды и за молебны, поскольку все понимают, что зарплаты у них не высоки. И кстати о зарплатах… Их выплачивает приход, а сумму назначает приходской совет. И делается это не понятно на чьё усмотрение. В церкви, куда мы нынче ходим, был священник из России с матушкой ичетырьмя детьми. Платили ему, кстати, значительно меньше, чем нынешнему(американцу) с единственным сыном, родившемся уже после его назначения на приход. Кстати ему и медстраховку оплачивает приход, чего предыдущему и не предлагалось(!) Настоятель в церковь назначается епископом, правда община может и попросить о назначении кого-то определенного. Но чаще так случается, что община съедает неугодного и присылают нового. Я не знаю как в других странах, но в США формой общинного владения прихода является корпорация. Со всеми истекающими обстоятельствами. Посему необходимо, как и всякой благотворительной корпорации иметь совет директоров или попросту — приходской совет. Очень печально, что в церковный совет часто входят люди очень далеко стоящие от Церкви, но имеющие средства на ее содержание. Церковной казной распоряжается церковный совет и отношение к ней священника варьируется от прихода к приходу. Другими словами от отношений настоятеля и директоров корпорации. Но в каждом приходе, по законам той же корпорации, должен еще и существовать и устав. К сожалению я знаю случаи, когда такие пункты, как например необходимость принятия Святых Тайн минимально раз в год для каждого члена приходского совета просто не выполнялись. По своей малочисленности за рубежом лишь несколько соборов могут позволить себе содержать каких-то работников,помимо настоятеля. Причем на восточном побережье почти все священники вынуждены работать где-то помимо церкви для содержания своих семей. Правда почти каждая община имеет какой-то домик или квартиру, которую они представляют бесплатно своему настоятелю. Такого понятия, как спонсор, здесь не существует. Есть жертвователи. Люди отдают деньги либо в свечном ящике, либо священнику на церковь и средства эти идут немедленно в церковную кассу. Я не помню случая на своем веку, когда священник был бы даже заподозрен в малой нечестности. Правда был случай продажи земель русской миссии в Иерусалиме и ухода архимандрита А в другую юрисдикцию с парой миллионов, но… Бог ему судья, он уже скончался. Безусловно,поскольку приходы совсем невелики, то все знают друг друга, но и при этом, как в любом человеческом обществе существуют разделения. Но все-таки, существуют приходы очень дружные и совсем разобщенные. Хотя, практически везде после воскресной Литургии делаются общие трапезы. Насчет работы могу сказать, что она варьируется от прихода к приходу. Как правило она заключается в содержании Храма и приготовлении обедов, ну и периодических барахолок (базаров), на которые прихожане сносят все ненужное из дома и это продается всем желающим. Год назад я просила нашего настоятеля помочь мне посещать православных в тюрьмах. Воз и ныне там. А без его помощи я даже не смогу получить информацию о таковых. Но вот одна активная мамаша дозвонилась до него из Алушты и сообщила о том, что сыну ее сделали операцию на сердце и несколько человек действительно были оповещены и посещали его в больнице. Но в другом приходе, была традиция посещения больных в госпитале и если у кого-то случалась тяжелая болезнь или беда, то всех немедленно обзванивали и собирались в церкви на молебны. Естественно,поскольку вся работа делается безвозмездно, то и занимаются ею только те, кто пожелают. В каждой общине появляются новые люди и некоторых стараются привлечь к работе, а другие могут приходить в церковь годами и им никто не скажет и здравствуйте… Можно ли что-то просить у общины… С этим мне сталкиваться не приходилось. Здесь просить как-то вообще не принято. Да и общиной приход просто назвать невозможно. О чтении Псалтыри нет даже и речи. Наибольшее, что делается — это беседы по теории веры, которые тоже бывают далеко не во всех церквях, равно как и Закон Божий для детей. За свои 30 лет за рубежом я видела несколько раз, как священники у чаши отказывали зашедшим людям, вероятнее всего впервые попавшим в церковь, в Причастии. Но никогда нигде не слышала о не допущении православных в церковь или исключении из общины. Я думаю, что если у кого-то случается конфликт со священником или с кем-то в приходе и такой серьезности, что человек не желает более быть его членом, то он просто переходит в другой и на этом все заканчивается. Правда слышала, что некоторой семье священник велел больше не появляться в его церкви, но батюшку убрали и семья снова там… Насчет причастия то все абсолютно индивидуально. Кто-то причащается часто, а другой, по традиции бабушек — раз в год. Но на самом деле, 2/3 прихожан подбираются в церковь к концу службы, чтобы потом со всеми вместе попить кофейку да посудачить…

(с) Ирина Русанова

§

Мы считали, земное и паренье души

Совместить воедино – посильной задачей.

Нас низвергнули в прах. Мы тоскуем в тиши.

Нас лишили иллюзий, мы стале богаче.

Я с детства не любил собраний. На них говорили много, иногда страстно, но всегда – непонятно, о чем. Иногда кого-то клеймили. Иногда кому-то расточали подобострастие и пели лицемерные осанны. Но после окончания собрания чаще всего невозможно было объяснить не присутствовавшему на этом собрании человеку, что именно там обсуждали, к каким выводам и решениям пришли. Главная же причина таких расплывчатых впечатлений состояла в том, что я вечно был занят весьма конкретными делами, а объявление о собрании непременно включало фразу «явка строго обязательна!». Однако то собрание, которое мне предстояло ныне посетить, обещало быть совсем другим. Это было общее собрание прихода небольшой русской православной церкви такого же небольшого американского городка в Калифорнии. Уже это как бы само по себе исключало всякое принуждение, безумные страсти, оскорбительные выпады, не говоря уже об ультиматумах. Кроме того, оно касалось и меня лично.

В эту церковь меня привел мой друг много лет назад. Как человек, проживший большую часть жизни вдалеке от столиц, я не любил больших и холодных храмов с вечным людским столпотворением, в котором ты чувствуешь себя ничтожным муравьем , поэтому маленькая и аккуратная церковь под сенью огромного кряжистого дуба мне пришлась по вкусу. Еще больще мне понравились прихожане. Основу прихода, его, так сказать, фундамент, составляли благородного вида старики и старушки, потомки эмигрантов первого поколения, которые называли себя «харбинцами». Впрочем, ничего заносчивого и излишне чопорного в общении с ними не проявлялось. После непродолжительного периода знакомства, я был принят ими весьма милостиво, и между нами установились очень теплые отношения. Мы чувствовали себя одной большой и дружной семьей. Конечно, в любой семье бывают конфликты, ревность, обиды и прочие инциденты, на время омрачающие общую благостную атмосферу. Кто-то о ком-то что-то сказал вроде: «ходят слухт, что…». А то вдруг узнаешь, что их хора кто-то ушел в другую церковь. Бывает.
Обычно после воскресной службы мы шли в трапезную, где вкушали привычную русскую пищу – борщи, котлеты, пирожки, пельмени, гречневую кашу. Но главным было, конечно, общение со ставшими близкими тебе за эти годы людьми. В этом зале по особым дням звучала музыка, читались стихи, устраивались кукольные представления для детей. Два раза в год устраивались пасхальный и рождественский базары, сияли начищенные до блеска самовары, мужчины надевали вышитые крестиком рубахи, а женщины – яркие сарафаны, пели колядки. Коренные американцы валом валили на эти наши зрелищные мероприятия, столь разительно отличающиеся от привычной для них жизни.
Это воскресенье начиналось совершенно обычным образом. После службы мы пошли в трапезную, отведали пирожков с капустой по случаю Великого поста, а ровно в час началось собственно собрание прихода. За сдвинутыми в линию столами сидел директорат. В центре восседал батюшка в сиреневой камилавке с серебряным крестом на груди. Слева от него располагалась молодая поросль, главный меценат церкви и весьма энергичная женщина в роли секретаря собрания. Справа сидели церковный староста – необыкновенно приветливый старик, глава сестричества и представительного вида финдиректор со слегка усталым, видимо, от подписывания весьма ответственных бумаг, взглядом. Всего в приходском Совете по списку было 42 человека. Для открытия собрания необходим кворум – 21 член Совета. Подсчитали присутствовавших, недостает одного голоса. Срочно послали за ним, отыскали где-то на территории церкви и наконец начали заседание. Заслушали отчеты бухгалтера, финдиректора и главы сестричества. Отчеты были бравыми, содержали многочисленные благодарности всем, кто помогал и скороспешествовал. Они сопровождались непременными аплодисментами и закончились примерно через полчаса. Следующим в повестке собрания был вопрос об утверждении нового Устава прихода, потом должны быть перевыборы Совета директоров и прием новых членов. Вначале батющка сделал небольшую интродукцию, из которой следовало, что во всей Америке (правильнее было бы сказать – в Соединенных Штатах, но это уже мелкие придирки) остались лишь две православные церкви, которые не отвечают стандартам ОСА (Orthodox Church in America). Поэтому утверждение нового Устава имеет единственной целью приведение в соответствие этих двух выпирающих из общего благообразия реликтов. Однако, по этому поводу имеются и иные мнения. Поэтому он передает слово финдиректору. -Уважаемое собрание,- начал тот свою речь.- Я тщательным образом проштудировал оба Устава – старый и новый – имея целью выделить, что нового содержит предлагаемая версия и чем нас может не устраивать предыдущая, по которой наша церковь живет вот уже 60 лет. Поскольку текст Устава написан на английском, а я к тому же и не юрист по профессии, я мог не улавливать все тонкости используемых там терминов, поэтому я прибег к услугам профессионала, известного специалиста по Гражданскому Праву. Этого же профессионала пригласили на собрание еще два члена Совета директоров нашего прихода, включая сестричество. Итак, в результате анализа я пришел к следующим заключениям. Наш старый Устав отражает историю прихода. Церковь наша была построена ее основателем, преподобным отцом Федором, и после его смерти она перешла в дар приходу, который и является по настоящее время единственным ее собственником. Позднее члены прихода своими взносами выкупили и землю, на которой она стоит. Поэтому наша церковь в хозяйственной жизни живет по принципу самоокупаемости как бесприбыльная организация. Она не получает ни цента от епархии, но сама перечисляет указанной епархии 10% от всех своих доходов, а также содержит семью священника, назначаемого епархией нашему приходу. Новый же Устав полностью устраняет все принципы самоуправления, что я и докажу ниже. Никакое решение нашего общего собрания или собрания церковного Совета не имеет силы без утверждения его Ректором, то есть настоятелем церкви. Самое же интересное содержится в пункте 7, который гласит: «По решению епископа члены прихода могут быть приписаны другому приходу». Иными словами, чисто теоретически нас могут выставить на улицу, не спрашивая нашего мнения, а церковную собственность стоимостью более 8 миллионов долларов, скажем, продать, ибо теперь она переходит в собственность организации ОСА, о которой члены прихода, внесшие немалую лепту в его обустройство, имеют весьма отдаленное, можно сказать абстрактное представление, примерное такое же, как и о последнем китайском императоре. Конечно, мы любим нашего батюшку и всецело доверяем нашему владыке, но сегодня мы имеем дело с одними представителями ОСА, а кто будет завтра – о том никому не ведомо. Далее финдиректор еще с полчаса перечислял многочисленные пункты нового Устава, которые подтверждали сделанные им выводы. К концу своей речи он стал говорить более эмоционально, торопился, не желая затягивать свой доклад многочисленными мелкими подробностями. Его несколько сбивало то, что батюшка начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Когда он закончил, батюшка спросил, есть ли вопросы по докладу. С вопросом вылез седовласый, но еще не старый мужчина: -Вот тут уважаемый Георгий только что сказал, что, мол, нам был предложен новый вариант Устава, но это же безличное предложение. Чтобы обсуждать его, хотелось бы сначала узнать, кто конкретно готовил этот Устав? -Я готовил,- ответил батюшка.- Как я уже объяснил ранее, я рекомендовал принять этот новый Устав, чтобы привести прежний в соответствие с общей практикой, имеющейся в православии, и вы все просто обязаны принять его, если вы называете себя православными христианами. -Вы нам все хорошо объяснили, батюшка,- продолжал по-русски седовласый,- но Ваш ответ породил у меня новый вопрос и даже недоумение. С одной стороны, Вы говорите «recommended», а с другой – «you have to». Я, конечно, не знаток тонкостей английского языка, но в моем понимании эти два термина имеют противоположный смысл. Батюшка нетерпеливо махнул рукой, и седовласый сел на место. Чтобы сосредоточиться с мыслями, он снял с головы фиолетовую богослужебную камилавку и поставил на стол перед собой. -Я буду говорить по-английски, потому что здесь присутствуют прихожане, плохо говорящие по-русски. Прежде всего, я хочу объяснить вам, что есть такое – православное христианство, и чем оно отличается от других христианских конфессий. Я сам из семьи баптистов и хорошо знаю, что у них нет иерархии в нашем понимании. Община правит всем, обладает всей полнотой служебной и хозяйственной власти, все должности выборные. В православии же есть строгая иерархия. Я здесь присутствую не просто так, я представляю здесь нашего епископа, отца Иллариона, а вместе с ним мы для вас суть представители Господа нашего Иисуса Христа. Указательный палец батюшки назидательно покачивался из стороны в сторону, а голос его приобрел жесткие металлические нотки: -Здесь вам не Советский Союз, в котором все вопросы можно было решать на собрании путем голосования. И я вам не Чарли Чаплин, кривляющийся на подмостках на потеху публике. У вас нет выбора… Нет, у вас есть единственный выбор: или вы принимаете новый Устав, в котором Ректор обладает всей полнотой власти в приходе, или я объявляю, что вы не христиане, и я попрошу его преосвященство забрать меня от таких прихожан. Мы обсуждаем этот вариант Устава уже полтора года, и никаких сдвигов не видно. Мое терпение давно истощилось, поэтому я предлагаю сейчас же начать голосование. У вас только три возможности: голосовать за новый Устав, против него или воздержаться. Прошу начать голосование.
В толпе прихожан начался ропот. Послышались возгласы: «Кто и с кем обсуждал Устав? Да еще полтора года. Почему мы об этом не знали?». Кроме того, когда потомкам белой эмиграции назидают, как школьникам-двоечникам: «Здесь вам не Советский Союз» — это им очень обидно. А уж фраза: «Я вам не Чарли Чаплин!..» — это просто плевок в лицо, заранее предполагающий, что они, такие-сякие, двуличные. ходили к батюшке на исповедь, а сами втайне держали его за Чарли Чаплина. Но все эти высказанные и написанные на лицах недовольства пресекла энергичная дама, секретарь собрания: -Новый Устав был разослан всем членам приходского Совета. Кто не читал, это их проблемы. Итак, кто за принятие нового Устава, прошу голосовать. Так, раз, два… восемь. Теперь голосуют те, кто против. Прошу встать, чтобы я могла вас пересчитать. Раз, два, три… десять. Вы против?.. но вы еще не член Совета. Когда примут, вот тогда и будете голосовать. Совсем сбили меня. Прошу еще раз подняться голосующих против. Раз, два… де… А Вы что? Вы уже не против? Прекрасно! Вы уже воздержались. Замечательно! Так, голосуем еще раз. Кто против? Раз, два… девять. Батюшка сидел бледный, словно окаменел. Внезапно он вскочил на ноги, швырнул камилавку на пол и решительно выдохнул: -Так. Я еще не голосовал… -Но по старому Уставу, который ныне действует, Вы не имеете права голоса,- заикнулся было финдиректор. Желваки заиграли на лице батюшки, лицо его исказила гримаса нестерпимой боли. Он отшвырнул ногою стул, на котором сидел прежде и бросился вон из трапезной с воющим звуком: «У-у-у!». Наступила мертвая тишина. Никто не ожидал подобной реакции, никто не шелохнулся. Затем батюшка с перекошенным лицом ворвался в зал, волоча за руку обезумевшую от страха матушку. Он оставил ее и вернулся на прежнее место. Там он грохнул кулаками о стол и высоким фальцетом завизжал: -Слу-шай сюда, когда я говорю! Вы… вы..- его горло перехватил спазм.- Я ночами не сплю… я болею… а вы-и!… Я не желаю служить в таком приходе!..
Сидевшая в первом ряду старушка забилась в рыданиях. Она была уже в таком возрасте, что передвигалась только с помощью волкера – аппарата на колесиках. Ей срочно принесли стакан воды. Выпив, она продолжала всхлипывать. Ранее ей никогда и в голову не могло прийти, что взрослый человек так способен себя вести. А уж батюшка!.. Это просто святотатство. Большинство из членов прихода, присутствовавших на собрании, были весьма пожилыми людьми. Кто-то едва передвигал ноги, кто-то плохо слышал и с трудом понимал, что происходит вокруг. Многие другие сидели, уставив взгляд в пол. Они тоже не могли смотреть на эту жуткую сюрреалистическую сцену. О чем они думали в эти минуты? Полагаю, многие из них думали, что, пожалуй, даже Чарли Чаплину такое не сыграть. Это уже скорее Мавр с его вулканическими страстями. -Простите меня, пожалуйста… я был неправ,- бормотал по кругу наш Ректор, сообразив, что если эта старушка упадет сейчас в обморок или, боже упаси, помрет, то его авторитету будет нанесен непоправимый удар, поскольку он и будет непосредственной причиной смерти, что бы он после этого ни сказал.
-Успокойтесь, батюшка. Мы любим Вас…- пытался вклиниться благообразнейший наш староста. -Нет!.. Вы не любите меня…- взвизгнул батюшка,- Я не верю… Значит так! Я голосую за новый Устав. Это уже девять голосов. А Вы, матушка? Вы «за»? -За,- пролепетала бледная от страха матушка едва слышным голосом. -Отлично! Итак, «за» — 10 голосов, против – 9. Кончено. Новый Устав принят большинством голосов. Но тут попытался вмешаться приглашенный директоратом юрист: -Позвольте… В действующем на данный момент Уставе сказано ясно: «Для принятия нового Устава «за» должно проголосовать большинство списочного состава членов приходского Совета, а это – двадцать два человека. -Прежний Устав уже не действует,- отмахнулся усталой рукой батюшка, по лицу которого текли струйки пота. Он сел и, переведя дух, скомандовал секретарю: продолжаем заседание. В течение всей этой шекспировской вакханалии прихожане сидели кроткие как овечки, а на лице у них читались мучительные мысли: «Ну вот, выкрутили нам руки, не успели и глазом моргнуть. Что делать? Как жить дальше будем? Как мы теперь пойдем на исповедь, где нужно полностью открыть свое сердце Богу через его представителя? Кому? А ну, как плюнут в душу снова? Или гаркнут? Так ведь от неожиданности и окочуриться недолго. Особенно когда тебе за семьдесят».
Им теперь было уже все равно. Они поняли наконец: «Это не Советский Союз – это лучше». Но чем именно лучше, они пока еще не понимали. Видимо, для этого нужно еще одно собрание, как минимум. Выборы нового состава директоров прошли вяло и незаметно. Выбрали всех тех, кто и раньше был выбран. А уж прием четырех новых членов вообще уложился в 5 минут. Просто перечислили фамилии. Даже голосования никакого не было. Выходя их этого собрания, я вдруг вспомнил прежнего батюшку – отца Василия. Он был высок и красив истинно русской красотой. Кроме того, он был весьма неплохо образован в вопросах богословия. Это я выяснил в процессе теологических и философских дискуссий, когда приходил к нему со своими вопросами и сомнениями. У отца Василия была не маленькая семья, каждый год матушка рожала аккуратно по ребенку. Преобладали мальчики. Мальчики в детстве, как правило, башибузуки. Они гонялись по церковному двору, маша деревянными мечами и крича: «Я русский витязь! Зарублю татарву!». Я был очень удивлен, когда узнал, что со стороны старой части прихода к отцу Василию имелись какие-то неясные для меня претензии, которые мне лично казались совершенной мелочью. Так например, за глаза батюшку звали «Стенькой Разиным». Что под этим подразумевалось, было трудно понять. Конечно, он не был благообразным божим старцем, у которого давно угасли все мирские желания. Бывал он и резок. Так например, я узнал (опять же, по слухам, которые появляются невесть откуда), что он выгнал их церковного хора молодого, крупного парня, у которого был редкой красоты бас. Причина же была в том, что у этого парня жена тяжело болела, а он (дело молодое) имел на стороне любовницу. Батюшка сказал этому парню: «Пока я здесь служу, Вы петь в хоре не будете. В церковном хоре могут петь только люди, чистые душой». Ну и что? Я здесь целиком на стороне батюшки, хотя, конечно, могут быть и более мягкие формы исправления человека, обычно приобретаемые с возрастом. Потом, говорили, что батюшкины башибузуки как-то поцарапали гвоздиком из озорства чью-то машину, оставленную на паркинге у церкви. Тоже, конечно, грех, но небольшой. А ответственен, понятно, родитель. Потом, говорят, что батюшка отчитал прилюдно одного респектабельного члена прихода, и тот ушел, обидевшись, в другую церковь. Тут я ничего сказать не могу, потому что никто мне так и не сказал, за что именно отчитали. Высказались только, что это было сделано в излишне резкой форме – ну, чисто «Стенька Разин»! Тем не менее, недовольство как-то росло со временем. Начинали критиковать совсем уж по мелочам. Например, молитву перед причастием нужно было произнести на двух языках. На русском батюшка читал по памяти, а на английском, поглядывая на бумажку, которую клал сверху на чашу, да и акцент в английском контексте выступал явно. –Ну и что,- говорю я.- Вот нынешний батюшка американец. Русский выучил на приличном уровне, за то спасибо ему, но акцент в русской речи у него также явно выпирает. Разве мы попрекали его в этом когда-либо? Или вот еще. Когда старшая дочь отца Василия пригласила свою школьную подружку посетить православную церковь “just for fun”, терпение батюшки лопнуло, и он забрал дочь из школы, заявив, что в американских школах дети набираются привычек разврата, насилия и наркотиков, а воспитание нравственности там вовсе отсутствует. Его заменяют уроки сексуальной гигиены. Что сказать? Есть такой момент. Разве не так? Конечно, не всегда и не везде в равной мере. Однако, стрельба в американских школах и университетах давно уже стала притчей во языцех. Наши же старички и старушки сделали вывод, что батюшка просто не любит Америку, потому что сформировался «в Советах». По мне, так и это мелочь, поскольку и я сам рос «в Советах», был пионером и даже комсомольцем. Но тогда нашли-таки повод и обратились к епископу с просьбой, дескать приход у нас маленький, и мы не в состоянии достойно содержать столь многочисленную семью. И палат просторных нет, и страховки медицинские, автомобильные, и прочая и прочая. В общем, «ушли» батюшку, а потом мыкались годами со случайными служителями, которых патриарх присылал временно, поскольку, де, трудно в Америке сыскать не пристроенного священника, ведущего службы на русском языке. А отец Василий уехал в Россию, и служит ныне под Москвой. Я так понимаю, что епископ отчасти специально тянул с назначением в наш приход постоянного священника – «воспитывал» непокорную паству. Это правильно. Мы заслужили. И что теперь? — спрашиваю я вас, дорогие братья и сестры.- Может, «Стенька Разин» получше был? По крайней мере, он не топал ногами, не швырял камилавку на землю в гневе, не орал на нас, потеряв всякий контроль над собой, не пытался отнять у нас нашу собственность. Может это и есть наказание Господне за нашу гордыню? Вам, гордые потомки славных дворянских родов было указано сегодня, что вы все чохом – всего лишь грязь и прах по мнению сильных мира сего, а уж мне – убогому чухонцу, даже и мнение иметь не положено. Потому как не по чину.

16 марта 2023 г.

(С) Рассказ неизвестного автора (Ирина Русанова)

§

О смерти, страданиях и любви

Есть в Москве необычная православная община. Познакомиться с ее жизнью приезжают со всего мира (недавно, например, был католикос ливанских армян). Выступали перед членами общины, вели диалоги с ее руководителями многие духовные лица и специалисты из Германии, Англии, США. Специалисты, в первую очередь, в области медицины — ведь речь идет о православной общине, созданной при БОЛЬНИЧНОМ храме святого царевича Димитрия (Первая градская больница).

Читайте также:  Каркасный дом 6 на 6: мнение эксперта, планировки

Настоятель храма, протоиерей Аркадий ШАТОВ, является духовником находящегося здесь единственного пока в России училища сестер милосердия, получившего государственный статус. Многие выпускницы и учащиеся этого училища трудятся сейчас в I градской и других московских клиниках. Кроме училища, организованы детский дом и приют, собственная благотворительная столовая, существует издательство, выскающее православные книги и журналы…
И все-таки главная забота общины – труд в больнице. Что это за труд? И что значит быть сестрой милосердия?
В приходском журнале больничного храма два года назад были опубликованы ответы на вопросы и отрывки из сочинений студенток и выпускниц училища, сестер милосердия, работающих в отделениях Первой градской (журнал этот, вышедший малым тиражом, теперь представляет собой библиографическую редкость). Максимально откровенные — эти рассказы кому-то могут показаться даже страшными. Ведь речь идет о боли, страданиях, смерти…

«Трудно выбрать конкретного больного, который бы наиболее запомнился, поскольку каждый человек неповторим, индивидуален, у каждого своя , отличная от других судьба, история, болезнь. Больше, конечно, общаешься с теми, кто лежит долго, особенно это относится к бабушкам и дедушкам.
Мне запомнилась бабушка Аня. Конечно, все были рады за нее, когда она выписалась, и в то же время оставшиеся больные сразу почувствовали, что без нее палата как будто опустела. Будучи сама врачом, много лет проработав на скорой помощи, она хорошо понимала состояние больного человека и очень снисходительно относилась к претензиям окружающих. Когда бы я ни заходила в палату, она всегда так радовалась, как будто не видела меня целый месяц, хотя бы мы и расстались два часа назад. Конечно, внимание к ней, носившее в последнее время трогательно-заботливый характер, было усилено, поскольку, пока она лежала, ее единственный сын тоже попал в больницу и умер от инфаркта. И невозможно было слушать от нее один и тот же терзающий материнское сердце вопрос «Как там мой сыночек?» Невозможно было ответить на этот вопрос. Хорошо, конечно, что она поправилась и ее выписали домой, но трудно представить, какой удар ожидал ее, и дай Бог, чтобы она смогла перенести его.»
ЗВЯГИНА О.С. II курс веч. отд.

«Когда я пришла в «9-ю травму», меня больше всего поразила одна из палат — 310-я. Там лежали не просто больные, это были брошенные всеми родственниками бабушки, старенькие, неподвижные, жалкие и беспомощные. Я буду рассказывать о них по порядку, как познакомилась и подружилась с ними.
Ольга Сергеевна. Умнейшая и многого достигшая женщина, почти полностью теряющая память и ясно осознающая это. С ней бывает трудно. Она кричит: «Няня, няня!» Ей хочется, чтобы кто-нибудь всегда был рядом, говорил ей, который час, когда будет обед, почему шумно в коридоре. Иногда в злости бьет себя кулаком по лбу. пытаясь вспомнить что-нибудь. Очень сокрушается, если забудет о чем-то спросить или рассказать на исповеди. Иногда радуется, когда подходишь к ней и заговариваешь, а иногда сердится: «не надо на меня смотреть». А как можно не смотреть, если во впалых глазах на ее худом лице отражается такая мука!
С ней у меня был один очень страшный случай. Однажды мы разговаривали с Ольгой Сергеевной и я наклонилась к ней близко. Она вдруг резко взяла концы моего платке, стянула их так, что у меня покраснело лицо и кровь прилила к голове, и сквозь зубы тихо сказала: «Убей меня сейчас, не то — задушу». Я, не шелохнувшись, ответила: «Hе могу!» Ольга Сергеевна, сильнее стягивая платок, проговорила: «Убей меня, дай мне яду!» Я молчала, мне только было жаль ее, жаль мучительную старость и одиночество, которого она, конечно, не заслужила. Я смотрела на Ольгу Сергеевну и думала, что и нас всех может ожидать та же участь. Ольга Сергеевна вдруг изменилась, отпустила меня и сказала: «Уходи». И потом долго лежала молча, глядя в одну точку.
Мария Дмитриевна. Скрюченная маленькая старушка с парализованными ногами и поэтому вечно мокрая. Оставаясь в свои 80 лет в светлом разуме, о многом рассказывает, доверяет какие-то тайны под величайшим секретом. Часто вспоминает давно покойного мужа, а иногда «ябедничает» на соседок по палате. К приходу батюшки готовится, всегда, по возможности, причащается и даже отказывается есть в постные дни. Перестилаешь ее постель под крики и ругательства: «Что ты делаешь! Не трогай меня». С трудом уговариваю помыться, переодеться. Но зато потом, лежа в чистой рубашке, в аккуратно повязанном платочке на сухой и свежей постели, раздобреет наша Марья Дмитриевна: ‘Ты моя хорошая, гляди-ко, как мне все сделала чисто!» И целует тебя от души. И как выражение высшей благодарности, — на ушко: «Приходи ко мне жить. Я живу на улице Вавилова». Ради таких слов можно потерпеть все ругательства и крики.
Анна Федоровна. Стала неподъемной после перелома шейки бедра. Самая веселая и общительная бабушка. Хотя плохо слышит и говорит с дефектом, охотно идет на любой разговор. Иногда просто подзывает, чтобы уделили ей внимание. Баба Аня, как я ее называла, любит, когда возле нее няня, хотя многое может делать сама. Очень ревниво относится к тому, что помогаешь другим, иногда даже говорит: «Зачем ее моешь? Вчера племянница приходила, всю ее вымыла!» Поет песни, вспоминая молодость, а я, поддерживая ее веселый тон, делаю ей то «маникюр», то «прическу». С Анной Федоровной легко, она простая и общительная.
Евдокия Алексеевна. После травм уже встает, ходит сама в туалет и даже с «ходунком» гуляет по коридору. Для прогулок ей нужен компаньон, и мы идем вместе. Евдокия Алексеевна не только рассказывает о себе, о своей жизни, но и о том, что не хочет возвращаться в коммуналку, к своей злющей соседке. Расспрашивает меня, как я живу, как муж, дети. Ей уже легче, поэтому и на других ей хватает внимания и души. Благодарит наших сестер за уход, говорит, что никто никогда не был к ней так внимателен.
Когда я перестала ходить в больницу, то даже скучала без своих «бабулек», вспоминала их, рассказывала о них знакомым, мужу. Хочется сделать им что-то хорошее, что огу. Приятно, когда тебя узнают, радуются твоему приходу, помнят тебя. Хотя очень устаешь после работы, душа в больнице отдыхает как-то особенно в общении с незабвенными бабушками. Сохрани их. Господь, и облегчи им старость!»
КОЗЛОВА О.Л. II курс веч. отд.

Петр Максимович Стаканов. Он был один из многих. Я не знаю его точного диагноза. Часто по ночам он кричал, что не нравилось больным и медперсоналу. Соседи по палате говорили, что, может быть, он это делает нарочно. Он жаловался вначале на сильные боли в сердце. Днем около него находилась жена, сама больная женщина (сердце). Она старалсь ему помочь. Когда она приходила утром, он жаловался ей, как тяжело ему было ночью. Она его успокаивала, а иногда, когда сама уставала, говорила, что о:на тоже устает. Когда он отчаялся, сказал, что что-нибудь сделает с собой, его причастили.
Это был невысокого роста седой дедушка со шрамом на лбу (мало заметным), у которого был небольшой дефект века или глаза. У него были периодические улучшения и ухудшения здоровья.
В последнее мое дежурство он кашлял кровью. Ночью громко кричал, что умирает. Вызывали врача, сестра сделала ему укол. Сильно хрипел. Мы подняли ему голову. Он просил помочь. Я сказала, что больше нет лекарств, что все, что было можно, сделали, предлагала помолиться. Потом он опять кричал, а я стояла около него, так как осознала, что ему страшно, что он кричит неосознанно, а так, как кричит утопающий. Как-то заметила, что он перекрестился. Я молилась, но не осознавала, что он умрет. Потом больной на соседней койке разлил мочу на пол, я пошла за тряпкой вымыть пол. Когда я вернулась, Петр Максимович смотрел отрешенно в одну точку и тихо всхрипывал. Я пошла к медсестре, сказала, что больной как-то странно дышит. Мы тут же вернулись, но он уже не дышал. Еще час он лежал в палате, потом его унесли. А я должна была мгновенно сменить постель, так как в коридоре на каталке лежал следующий больной на это место. Я приготовила кровать, вынула все из тумбочки, сложила на стуле, потом помыла тумбочку и пол.
Я не знаю, что будет с его женой, когда она придет и увидит все это.
Я преклоняюсь перед людьми, ухаживающими за нашими больными. Помню пожилую женщину, у которой был искусственный клапан сердца. Я ее часто видела у постели мужа. Однажды, когда я вышла из палаты, меня позвали: женщине плохо. Вызвали врача. Я с этой женщиной, по указанию врача, поехала на каталке в приемное отделение Ее направили на второй этаж нашего корпуса, в неврологическое отделение. Муж ее лежал на третьем этаже. Она все время просила меня, чтобы я покормила ее мужа, так как он еще не обедал. Когда я ей сказал, что наши санитарки работают и на втором этаже, она чуть успокоилась. Я ее передала с рук на руки Оле Пивоваровой. Я и она была рада, что это наша сестра. Меня поразила, я даже не знаю, как это определить: святость или вера в Бога? Когда я успокаивала эту женщину, то говорила: хорошо, что это с ней случилось в больнице, а не дома, что недалеко муж. И эта женщина, у которой отказала одна рука и онемела левая часть лица, сказала: «Слава Богу! Что Господь ни делает, все к лучшему». Работая в больнице, я часто сталкивалась с ситуациями, когда близкие люди, прекрасно понимая, что это может стоить им жизни, преданно ухаживали за дорогими им людьми. Они иногда говорят о Боге, но ВНУТРЕННЯЯ чистота их служения Господу удивительна.»
ВЕТРОВА Н.В, II курс веч. отд.

Сотрудники редакции журнала «Братья и сестры» провели анкетирование в больнице. Вопросы задавали сестрам милосердия, работающим во всех отделениях. Отвечали на них и те, кто уже не первый год в сестричестве, и те, кто только пришел в училище, для кого работа в больнице началась недавно.
Вопросы были самые разные: какое первое впечатление от больницы, что ты думаешь о назначении сестры милосердия и о своей сегодняшней работе, как складываются твои взаимоотношения с больными и с медицинским персоналом, с какими проблемами в своей работе ты сталкиваешься, что считаешь самым главным в жизни, помогают ли тебе знания, полученные в училище…

Надя ЗОТОВА, третье хирургическое отделение.
— Какой случай, произошедший во время твоей работы в больнице, тебе особенно запомнился?
— Захожу я однажды вечером в палату, а там лежит больная с кислородной маской, она только что поступила. Я подошла к ней, и как только она поняла, что я из Церкви, сразу же рассказала мне, что она верующая, что очень хочет исповедоваться и причаститься. «Не знаю, что будет со мною завтра, возможно меня переведут в другую больницу, — говорила Татьяна (так звали эту женщину), — может быть, есть хоть какая-нибудь возможность причастить меня сегодня?»
В тот же вечер я побежала в храм, и так как дело было перед большим праздником, в храме еще оставался отец Алексий — он исповедовал прихожан. Он согласился прийти в отделение попозже. К двум часам ночи пришел отец Алексий в палату, исповедал и причастил Татьяну. А к семи утра она умерла. Было ей всего лет тридцать, и в больницу, как сама считала, попала вроде бы случайно — упала на улице.
Что же касается работы сестер милосердия, я думаю, что ее не надо идеализировать. Нужно просто добросовестно выполнять свои обязанности. Не размышлять о том, что следует думать, когда делаешь инъекцию, или как посочувствовать больному. Все это не то. Надо хорошо делать самому инъекцию, стремиться причинить человеку минимальную боль, и это уже будет нашим к нему состра данием и сочувствием.

СЕРЕГИНА Люба, КОВАЛЕНОК Ксения, девятое травматологическое отделение.
— Главная проблема, с которой вы сталкиваетесь своей работе?
— Недостаток времени. Почти весь рабочий день уходит на выполнение технических манипуляций: инъекции, перевязки, работа с документами… Совсем не остается времени на общение с больными. Особенно трудно пришлось, когда закрыли психосоматическое отделение и к нам перевели всех больных алкогольной депрессией и с шизофренией. Они все время кричали, и весь день уходил на то, чтобы успокоить этих больных и их соседей по палате, которые возмущались этим вынужденным соседством.
А недавно был еще такой случай. Один пациент при нас сбежал из отделения. Остановить его было невозможно — он размахивал руками, дрался. Врач потом укорял нас, что мы должны были встать стеной и не выпускать его.
Очень грустно, что большинство больных – неверующие, и даже в больнице не задумываются о своей жизни. 3а все время нашей работы только одна женщина попросила: «Расскажи мне о Боге». Зато врачи часто спрашивают: «Зачем вы носите эти косынки с крестом, ведь вы нормальные?» Что можно ответить им на это?

Надежда Дмитриевна, мужское неврологическое отделение.
— Что такое, на Ваш взгляд, работа сестры милосердия, и чем она отличается от работы обычной медсестры?
— Я думаю, что мы выполняем обычную текущую работу. В ней и не должно быть ничего особенного, показательного, образцового. Но пока, мне кажется, мы делаем очень медленно.
Прежде чем говорить о каких-то своих особых методах работы с больными, прежде, чем предлагать свою систему, надо стать профессионалами, нужно научиться делать быстро, чтобы как можно больше времени оставалось для больных. Обычно медсестры стараются выполнить все свои обязанности быстро, чтобы оставить время на какие-то свои личные дела. Нам же нужно очень осторожно, незаметно, не вызывая раздражения, постараться сломать эту сложившуюся систему. Надо стремиться как можно больше времени уделять не процедурам, а самому человеку. Только ни в коем случае нельзя противопоставлять наших сестер сестрам больницы. Ведь все мы делаем одно дело. И если мы действительно хотим быть нужными в больнице, мы должны непременно стать профессионалами.

Лариса ПЕТРОВА, мужское неврологическое отделение.
— Что приносит тебе наибольшую радость в работе?
— Каждый случай, когда с Божьей помощью удается установить душевный контакт с больными и жить, чтобы помочь ему. Особенно запомнился больной с парезом лицевого нерва. У него были страшные боли, и он совсем не спал. Он был неверующим. Я взяла у батюшки благословение, чтобы помолиться у его постели, хотя бы про себя. Когда я пришла к нему и стала молча молиться у его кровати, то боли его стихли, и он ненадолго заснул. По нескольку раз в день я приходила к нему, молилась, и ему удавалось хоть немного поспать.

Наташа ВИТУШКИНА, реанимация травматологии.
— Как складываются взаимоотношения с врачами и медицинскими сестрами?
— Отношения с врачами и медсестрами хорошие. Конечно, бывает, что они и скажут что-нибудь грубое, но сопоставлять себя с ними мне просто стыдно. Многие из них проработали в больнице уже по двадцать лет, и то, что я делаю за полчаса, они делают за пять минут. Не мне их судить. Вообще, как-то стыдно бывает, когда приходят с фотоаппаратами, кинокамерами и снимают нас — будто мы святые. Мне кажется, что нельзя сравнивать нас с больничными медсестрами, мы совсем не лучше их. И нам предстоит еще многому и многому учиться. У меня пока что все силы уходят на овладение профессиональными навыками. Ведь даже простая процедура требует в первую очередь знаний. К примеру, подъезжая к больному с тележкой для перевязки, нужно суметь оценить его состояние, чтобы понять, что необходимо взять с собой и даже с какой стороны подъехать.
Конечно, всем нам нужно терпение и упование на волю Божию.

Вероника КОКУРИНА, реанимация хирургии.
— Ты уже не первый год работаешь в больнице. Как ты думаешь, стоит ли реанимировать больных?
— Это трудный вопрос. Страшно и тяжело смотреть на человека, которого с жизнью связывает множество трубочек, подведенных к его телу. Подчас такой больной даже все слышит, понимает — он просто совершенно беспомощен. Но я думаю, что реанимировать больных нужно непременно, ведь тогда у них появляется шанс покаяться.

Журнал Фома

http://www.foma.ru/article/index.php?news=3335

 

§

Зарождение и развитие капитализма было связано с сознательным и целенаправленным разрушением традиционных общин со стороны государства, которое в Европе и особенно в Англии еще до буржуазных революций попало в серьезную зависимость от класса капиталистов. Цехи ремесленников лишали внутренней самостоятельности, их деятельность теперь строго и скрупулезно регламентировалась (вплоть до запрещений пользоваться тем или иным инструментом). У крестьянских общин отбирали земли, луга, леса, крестьянам запрещали объединяться для противодействия помещику и государству. Причину этого прекрасно раскрыл Маркс в первом томе «Капитала». Капиталистам нужны были пролетарии для работы на мануфактурах, а для того, чтоб простолюдин общества средневекового типа превратился в пролетария, его нужно было лишить всех средств производства и помощи со стороны социальных институтов феодального общества. Пролетарий – тот, кто продает свою рабочую силу, потому что иначе он не может себя покормить. Крестьянин же имел клочок земли, плуг, ремесленник в городе – инструменты, и тот, и другой в случае необходимости могли рассчитывать на помощь со стороны своей корпорации – крестьянской общины или цеха ремесленников. Пока они все это имели, они не хотели и не становились пролетариями, поэтому государство ограничивало и запрещало общины, крестьян сгоняло с земель, ремесленникам запрещало пользоваться своими инструментами…

(С) 49 номере газеты Точка ру

§

Есть некий миф о справных хозяевах, которых большевики назвали кулаками. И которых сгноили за их хозяйственность в далеких сибирях. Миф устойчивый и весьма правдоподобный. Если, конечно, не разбираться с ним более-менее детально.

Дело вот в чем. В России частная собственность на землю никогда не вызывала восторг у крестьян. Причин много — не станем вдаваться. В России землепользование всегда носило общинный характер. И связано это было со спецификой климатических и географических условий хозяйствования средней полосы. Что характерно, так то, что в других климатических условиях — более оптимальных для земледелия — идея частной собственности отторжения не вызывала — хотя общинное землепользование также было в ходу.

Смысл общины (мира- как она называлась в России) — справедливое распределение результатов труда. Дело в том, что подсечно-огневое земледелие, которое велось издревле, нетехнологично. Оно серьезно истощает почву, и без того не очень богатую. Тяжелые климатические условия и сложный температурный и световой режим создавали уникальную систему хозяйствования — крестьянин вынужденно бездельничал длинную зиму (ну, понятно, что бездельничал — довольно условно, однако тем не менее) — а затем был вынужден работать на износ в авральном режиме начиная с посевной по уборку. Чисто физически было невозможно успеть провести все необходимые сельхозработы в составе одной семьи — ведь помимо выращивания пшеницы нужно было еще успеть заготовить сено для скота, заготовить дрова на длительный отопительный сезон, подготовить к зиме жилище и так далее — и всё это за короткое лето.

Поэтому община была спасением. Часть людей занималась покосом, часть — земледелием, часть — общими работами по подготовке жилья к зиме и так далее. Собственно, русский менталитет и создан столь специфическим способом организации труда. Склонность к авралам — оттуда же. Нежелание или неумение равномерно в течение всего года работать — опять же — это ментальность, имеющая корни в глубине веков. И так далее.

Реформа Столыпина имела одной из своих целей сломать общинный уклад во имя создания «эффективного хозяина» на земле. Второй целью было расслоение деревни за счет вымывания из неё «неэффективных» собственников и выдавливание их в города для того, чтобы создать рынок труда зарождающейся индустриальной экономики. Всё, казалось бы, красиво. Но. Наша элита всегда отличалась тем, что понятия не имела, как и чем живет народ. Маниловские проекты построения щастливой жизни исходили из идеалистических и зачастую абсолютно нежизненных представлений о психологии этого самого народа.

И именно поэтому реформа Столыпина — безусловно, умная и имеющая солидное подтверждение своей работоспособности в Европе, в России не сработала. Точнее, она сработала. Приведя к крайне уродливому результату. Возникновению кулака. Мироеда. Мироед — как раз от слова мир — община.

Пользуясь законами, которые были приняты во исполнение столыпинских реформ, умные, безжалостные и абсолютно лишенные моральных принципов селяне (а такие были, есть и будут в любом обществе) за бесценок стали скупать соседские наделы. И стали владельцами огромных земельных площадей. Безусловно, кулацкая семья не могла самостоятельно обрабатывать такие площади — и нанимала тех же самых соседей её обрабатывать. В итоге очень быстро кулаки осознали, что гораздо выгоднее сдавать в аренду земли, чем обрабатывать их самим. Не стоит, наверное, и говорить, что условия аренды были ужасными — арендаторы платили арендную плату либо натурой, либо дополнительной отработкой на других земельных площадях кулака. Община развалилась. Общественные работы выполнять стало некому. Деревня стала превращаться в могильник. Крестьяне, выживавшие за счет общины, оказались лишены этой возможности и стали стремительно нищать.

По сути, большевики сумели уловить ту волну совершенно дикой ненависти и ярости основной массы крестьян к кулаку, и сумели получить поддержку крестьянства, вернув обратно землю в общинное землепользование — по крайней мере, Декрет о земле предусматривал передачу земли в руки тех, кто ее обрабатывает, что в какой-то степени позволило крестьянам частично вернуть общинное землепользование. Собственно, и идея колхозов в целом была воспринята благожелательно по этой же самой причине. Другой вопрос, как происходил процесс коллективизации — но это уже другая история.

Понятно, что более лютого врага Советской власти, чем кулак, просто не было. Соввласть лишила кулака возможности «мироедствовать», жируя на аренде общего достояния. И именно кулаки стали врагом номер один после гражданской войны. И именно их Соввласть предельно жестко выселяла — и именно с полного одобрения всего остального «мира».

§

Оригинал взят у

Строим храм в деревне: советы бывалых / Слово Божиеab_pokoj

Мы постоянно слышим от современников, что они переросли уровень стадности и теперь живут не навязанными установками, а собственными сознательными желаниями.

К примеру, миллионы женщин сегодня с негодованием отвергают отведенную им роль свиноматок. Они не желают превращаться в инкубаторы на ножках. Они – сознательные существа и не согласны убивать кучу сил на бездумное воспроизводство. Они лучше будут заниматься интернет-маркетингом и покупать туфли. Не менее показательны современники мужского пола, не желающие следовать Стадному Инстинкту и заниматься Грязным Делом Политикой – а естественное желание безопасности удовлетворяющие путем покупки газового пистолета. Им вполне обоснованно кажется, что пукалка с резиновыми пулями более состоятельна в смысле их жизнеобеспечения, чем пристойно функционирующая цельная Родина с милицией и авиацией (и, увы, рядом редко оказывается ливиец, способный их переубедить).

Словом, при ближайшем рассмотрении становится ясно: в плохие Стадные Инстинкты у продвинутых современников попало как раз то качество, которое отличает людей от вальдшнепов – осознанная необходимость, известная также как свобода. Сознательностью же и свободой личности они, напротив, называют весьма своеобразную суперсилу – умение делать рожу кирпичом и твердить, что к ним это всё не имеет никакого отношения. Подобную псевдоразумность следует, видимо, назвать «Зазнательностью» — за гордый вид носителей.

Надо отметить, что общее выживание и развитие по-разному происходит у разных видов. К примеру, зелёные эвглены не имеют цивилизации и просто делятся пополам, пока могут себе это позволить – а когда уже не могут, то ложатся и умирают. Человечество модифицировало этот подход, изобретя коллективный осмысленный труд. За последние несколько тысячелетий им было вспахано, застроено, проложено, электрифицировано и устаканено столько инфраструктуры и общественных институтов — что жить стало проще. Самые естественные человеческие действия, вроде воспроизводства и участия в общей судьбе, стало возможно производить не только из-под палки, но и добровольно.

Логично было предположить, что процессы, которые у зверушек происходят сами собой — у свободных образованных людей станут происходить в порядке массового сознательного решения. Однако в конце минувшего века выяснилось: отчего-то именно люди, полагающие, что они выросли над бессознательной массой – не намерены обеспечивать существование вида, развитие общества или всё это сразу, а намерены спекулировать и копить на форд фокус (чем, как сегодня можно считать доказанным, никого не размножают и не развивают).

Причины зазнательности, увы, банальны. Развитая цивилизация требует развитого гражданина. Особи с рефлексами вокзального таксиста тут недостаточно. Нашу нынешнюю реальность создали именно люди, сознательно реализовывавшие задуманные грандиозные планы – и тратившие, кстати, кучу сил на разъяснение своих целей миллионам сограждан.

Однако с некоторых пор ситуация изменилась. Во-первых, руководство передового Человечества как-то перестало говорить об общих грандиозных целях. Во-вторых, с развитием коммуникаций человек получил, наконец, уникальную возможность не знать ни о чём, кроме того, что ему лично интересно.

В итоге в отношении окружающего мира у современника развилось нечто вроде функциональной неграмотности. Современник вроде бы видит отбойные молотки, экскаваторы и фуры. Он вроде бы понимает, что окружающую действительность – со всеми её толпами, останкинскими башнями, железными дорогами, аэропортами, танкерами и космическими спутниками – тоже кто-то придумал и сделал. Порой он сам принимает участие в производстве, прокладке и постройке чего-нибудь. Но понять, что окружающий его мир есть не сборище отдельных букв, а общая песня — он не может. Ибо этого от него не требуется.

Как следствие — наш современник находится в положении колонизированного индейца (или позднесоветского специалиста), который вынужден днём стоять мессу и петь что-то непонятное по-латыни (или спать на собрании), зато по ночам приносит жертвы простой и понятной Великой Курице, выпрашивая удачу (или тащит дрель с завода). Официально зазнательные личности вроде бы понимают, что наш мир – результат совместной деятельности Человечества. Но практически они убеждены: всё остальное, кроме них – живёт, движется и воспроизводится как-то само собой. Поэтому выполнять идиотские требования этого внешнего мира незачем, если ты не полное быдло. Мир обойдётся.

В результате отказ от стадности человек понимает как отказ от функций человека общественного вообще. Чтобы не ходить в стаде баранов, он ведёт себя, как гордая и необузданная овца-одиночка, которая никому ничего не должна: объедает конкурентов, загоняет свою шерсть налево и красиво воет на луну с утёса.

Судьбы таких овец печальны. Как правило, зазнательный современник тоже жутко удивлён и возмущён тем, что в полиции его бьют, на фирме кидают, а сверху в однушке завелись сто таджиков.

К сказанному остаётся добавить, что у т.н.цивилизованных народов есть лишь два пути к выживанию: либо взять себя в руки и вернуться к сознательному общему труду. Либо их силой загонят в старые добрые отары каст – поголовно включая даже самых свирепых овец-одиночек.

Признаки последнего процесса, кстати, уже заметны по всему миру.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *