Строим храм в деревне: советы бывалых / Слово Божие

Приход за рубежом — это маленький островок Родины. Сюда тянутся все русские, часто вне зависимости от своего отношения к Богу и Православию, часто просто не имея понятия что есть Православие. Необходимо учесть, что эмиграция делится на несколько волн: дореволюционная, первая волна (после революции), вторая (ВОВ), третья (70-80 годы) и последняя (с 90-х по сей день). Каждая из них имеет свое лицо и поэтому представителей каждой волны можно определить и внешне уже с достаточной определенностью. Есть замечательный анекдот, о том, как русский попал на необитаемый остров и немедленно построил две церкви. Когда же его отыскали, то на вопрос почему он ни мало несумняшеся ответил: Вот это мой приход, а туда я ну ни ногой! Примерно так же обстоят и дела в жизни. Собираясь маленькими кучками, русские все еще разобщены и разделены классово, по волнам эмиграционным, по юрисдикциям, по приходам, по группкам. Нет, безусловно, на приходской праздник могут приехать со всей округи, но а иначе… ни ногой. Нет,ни в одном приходе не назначается оплата треб и я даже знаю церкви, где не продаются ни свечи ни просфоры (и она благоденствует, правда относительно) Но все-таки священникам денежку жертвуют и за панихиды и за молебны, поскольку все понимают, что зарплаты у них не высоки. И кстати о зарплатах… Их выплачивает приход, а сумму назначает приходской совет. И делается это не понятно на чьё усмотрение. В церкви, куда мы нынче ходим, был священник из России с матушкой ичетырьмя детьми. Платили ему, кстати, значительно меньше, чем нынешнему(американцу) с единственным сыном, родившемся уже после его назначения на приход. Кстати ему и медстраховку оплачивает приход, чего предыдущему и не предлагалось(!) Настоятель в церковь назначается епископом, правда община может и попросить о назначении кого-то определенного. Но чаще так случается, что община съедает неугодного и присылают нового. Я не знаю как в других странах, но в США формой общинного владения прихода является корпорация. Со всеми истекающими обстоятельствами. Посему необходимо, как и всякой благотворительной корпорации иметь совет директоров или попросту — приходской совет. Очень печально, что в церковный совет часто входят люди очень далеко стоящие от Церкви, но имеющие средства на ее содержание. Церковной казной распоряжается церковный совет и отношение к ней священника варьируется от прихода к приходу. Другими словами от отношений настоятеля и директоров корпорации. Но в каждом приходе, по законам той же корпорации, должен еще и существовать и устав. К сожалению я знаю случаи, когда такие пункты, как например необходимость принятия Святых Тайн минимально раз в год для каждого члена приходского совета просто не выполнялись. По своей малочисленности за рубежом лишь несколько соборов могут позволить себе содержать каких-то работников,помимо настоятеля. Причем на восточном побережье почти все священники вынуждены работать где-то помимо церкви для содержания своих семей. Правда почти каждая община имеет какой-то домик или квартиру, которую они представляют бесплатно своему настоятелю. Такого понятия, как спонсор, здесь не существует. Есть жертвователи. Люди отдают деньги либо в свечном ящике, либо священнику на церковь и средства эти идут немедленно в церковную кассу. Я не помню случая на своем веку, когда священник был бы даже заподозрен в малой нечестности. Правда был случай продажи земель русской миссии в Иерусалиме и ухода архимандрита А в другую юрисдикцию с парой миллионов, но… Бог ему судья, он уже скончался. Безусловно,поскольку приходы совсем невелики, то все знают друг друга, но и при этом, как в любом человеческом обществе существуют разделения. Но все-таки, существуют приходы очень дружные и совсем разобщенные. Хотя, практически везде после воскресной Литургии делаются общие трапезы. Насчет работы могу сказать, что она варьируется от прихода к приходу. Как правило она заключается в содержании Храма и приготовлении обедов, ну и периодических барахолок (базаров), на которые прихожане сносят все ненужное из дома и это продается всем желающим. Год назад я просила нашего настоятеля помочь мне посещать православных в тюрьмах. Воз и ныне там. А без его помощи я даже не смогу получить информацию о таковых. Но вот одна активная мамаша дозвонилась до него из Алушты и сообщила о том, что сыну ее сделали операцию на сердце и несколько человек действительно были оповещены и посещали его в больнице. Но в другом приходе, была традиция посещения больных в госпитале и если у кого-то случалась тяжелая болезнь или беда, то всех немедленно обзванивали и собирались в церкви на молебны. Естественно,поскольку вся работа делается безвозмездно, то и занимаются ею только те, кто пожелают. В каждой общине появляются новые люди и некоторых стараются привлечь к работе, а другие могут приходить в церковь годами и им никто не скажет и здравствуйте… Можно ли что-то просить у общины… С этим мне сталкиваться не приходилось. Здесь просить как-то вообще не принято. Да и общиной приход просто назвать невозможно. О чтении Псалтыри нет даже и речи. Наибольшее, что делается — это беседы по теории веры, которые тоже бывают далеко не во всех церквях, равно как и Закон Божий для детей. За свои 30 лет за рубежом я видела несколько раз, как священники у чаши отказывали зашедшим людям, вероятнее всего впервые попавшим в церковь, в Причастии. Но никогда нигде не слышала о не допущении православных в церковь или исключении из общины. Я думаю, что если у кого-то случается конфликт со священником или с кем-то в приходе и такой серьезности, что человек не желает более быть его членом, то он просто переходит в другой и на этом все заканчивается. Правда слышала, что некоторой семье священник велел больше не появляться в его церкви, но батюшку убрали и семья снова там… Насчет причастия то все абсолютно индивидуально. Кто-то причащается часто, а другой, по традиции бабушек — раз в год. Но на самом деле, 2/3 прихожан подбираются в церковь к концу службы, чтобы потом со всеми вместе попить кофейку да посудачить…

(с) Ирина Русанова

Мы считали, земное и паренье души

Совместить воедино – посильной задачей.

Нас низвергнули в прах. Мы тоскуем в тиши.

Нас лишили иллюзий, мы стале богаче.

Я с детства не любил собраний. На них говорили много, иногда страстно, но всегда – непонятно, о чем. Иногда кого-то клеймили. Иногда кому-то расточали подобострастие и пели лицемерные осанны. Но после окончания собрания чаще всего невозможно было объяснить не присутствовавшему на этом собрании человеку, что именно там обсуждали, к каким выводам и решениям пришли. Главная же причина таких расплывчатых впечатлений состояла в том, что я вечно был занят весьма конкретными делами, а объявление о собрании непременно включало фразу «явка строго обязательна!». Однако то собрание, которое мне предстояло ныне посетить, обещало быть совсем другим. Это было общее собрание прихода небольшой русской православной церкви такого же небольшого американского городка в Калифорнии. Уже это как бы само по себе исключало всякое принуждение, безумные страсти, оскорбительные выпады, не говоря уже об ультиматумах. Кроме того, оно касалось и меня лично.

В эту церковь меня привел мой друг много лет назад. Как человек, проживший большую часть жизни вдалеке от столиц, я не любил больших и холодных храмов с вечным людским столпотворением, в котором ты чувствуешь себя ничтожным муравьем , поэтому маленькая и аккуратная церковь под сенью огромного кряжистого дуба мне пришлась по вкусу. Еще больще мне понравились прихожане. Основу прихода, его, так сказать, фундамент, составляли благородного вида старики и старушки, потомки эмигрантов первого поколения, которые называли себя «харбинцами». Впрочем, ничего заносчивого и излишне чопорного в общении с ними не проявлялось. После непродолжительного периода знакомства, я был принят ими весьма милостиво, и между нами установились очень теплые отношения. Мы чувствовали себя одной большой и дружной семьей. Конечно, в любой семье бывают конфликты, ревность, обиды и прочие инциденты, на время омрачающие общую благостную атмосферу. Кто-то о ком-то что-то сказал вроде: «ходят слухт, что…». А то вдруг узнаешь, что их хора кто-то ушел в другую церковь. Бывает.
Обычно после воскресной службы мы шли в трапезную, где вкушали привычную русскую пищу – борщи, котлеты, пирожки, пельмени, гречневую кашу. Но главным было, конечно, общение со ставшими близкими тебе за эти годы людьми. В этом зале по особым дням звучала музыка, читались стихи, устраивались кукольные представления для детей. Два раза в год устраивались пасхальный и рождественский базары, сияли начищенные до блеска самовары, мужчины надевали вышитые крестиком рубахи, а женщины – яркие сарафаны, пели колядки. Коренные американцы валом валили на эти наши зрелищные мероприятия, столь разительно отличающиеся от привычной для них жизни.
Это воскресенье начиналось совершенно обычным образом. После службы мы пошли в трапезную, отведали пирожков с капустой по случаю Великого поста, а ровно в час началось собственно собрание прихода. За сдвинутыми в линию столами сидел директорат. В центре восседал батюшка в сиреневой камилавке с серебряным крестом на груди. Слева от него располагалась молодая поросль, главный меценат церкви и весьма энергичная женщина в роли секретаря собрания. Справа сидели церковный староста – необыкновенно приветливый старик, глава сестричества и представительного вида финдиректор со слегка усталым, видимо, от подписывания весьма ответственных бумаг, взглядом. Всего в приходском Совете по списку было 42 человека. Для открытия собрания необходим кворум – 21 член Совета. Подсчитали присутствовавших, недостает одного голоса. Срочно послали за ним, отыскали где-то на территории церкви и наконец начали заседание. Заслушали отчеты бухгалтера, финдиректора и главы сестричества. Отчеты были бравыми, содержали многочисленные благодарности всем, кто помогал и скороспешествовал. Они сопровождались непременными аплодисментами и закончились примерно через полчаса. Следующим в повестке собрания был вопрос об утверждении нового Устава прихода, потом должны быть перевыборы Совета директоров и прием новых членов. Вначале батющка сделал небольшую интродукцию, из которой следовало, что во всей Америке (правильнее было бы сказать – в Соединенных Штатах, но это уже мелкие придирки) остались лишь две православные церкви, которые не отвечают стандартам ОСА (Orthodox Church in America). Поэтому утверждение нового Устава имеет единственной целью приведение в соответствие этих двух выпирающих из общего благообразия реликтов. Однако, по этому поводу имеются и иные мнения. Поэтому он передает слово финдиректору. -Уважаемое собрание,- начал тот свою речь.- Я тщательным образом проштудировал оба Устава – старый и новый – имея целью выделить, что нового содержит предлагаемая версия и чем нас может не устраивать предыдущая, по которой наша церковь живет вот уже 60 лет. Поскольку текст Устава написан на английском, а я к тому же и не юрист по профессии, я мог не улавливать все тонкости используемых там терминов, поэтому я прибег к услугам профессионала, известного специалиста по Гражданскому Праву. Этого же профессионала пригласили на собрание еще два члена Совета директоров нашего прихода, включая сестричество. Итак, в результате анализа я пришел к следующим заключениям. Наш старый Устав отражает историю прихода. Церковь наша была построена ее основателем, преподобным отцом Федором, и после его смерти она перешла в дар приходу, который и является по настоящее время единственным ее собственником. Позднее члены прихода своими взносами выкупили и землю, на которой она стоит. Поэтому наша церковь в хозяйственной жизни живет по принципу самоокупаемости как бесприбыльная организация. Она не получает ни цента от епархии, но сама перечисляет указанной епархии 10% от всех своих доходов, а также содержит семью священника, назначаемого епархией нашему приходу. Новый же Устав полностью устраняет все принципы самоуправления, что я и докажу ниже. Никакое решение нашего общего собрания или собрания церковного Совета не имеет силы без утверждения его Ректором, то есть настоятелем церкви. Самое же интересное содержится в пункте 7, который гласит: «По решению епископа члены прихода могут быть приписаны другому приходу». Иными словами, чисто теоретически нас могут выставить на улицу, не спрашивая нашего мнения, а церковную собственность стоимостью более 8 миллионов долларов, скажем, продать, ибо теперь она переходит в собственность организации ОСА, о которой члены прихода, внесшие немалую лепту в его обустройство, имеют весьма отдаленное, можно сказать абстрактное представление, примерное такое же, как и о последнем китайском императоре. Конечно, мы любим нашего батюшку и всецело доверяем нашему владыке, но сегодня мы имеем дело с одними представителями ОСА, а кто будет завтра – о том никому не ведомо. Далее финдиректор еще с полчаса перечислял многочисленные пункты нового Устава, которые подтверждали сделанные им выводы. К концу своей речи он стал говорить более эмоционально, торопился, не желая затягивать свой доклад многочисленными мелкими подробностями. Его несколько сбивало то, что батюшка начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Когда он закончил, батюшка спросил, есть ли вопросы по докладу. С вопросом вылез седовласый, но еще не старый мужчина: -Вот тут уважаемый Георгий только что сказал, что, мол, нам был предложен новый вариант Устава, но это же безличное предложение. Чтобы обсуждать его, хотелось бы сначала узнать, кто конкретно готовил этот Устав? -Я готовил,- ответил батюшка.- Как я уже объяснил ранее, я рекомендовал принять этот новый Устав, чтобы привести прежний в соответствие с общей практикой, имеющейся в православии, и вы все просто обязаны принять его, если вы называете себя православными христианами. -Вы нам все хорошо объяснили, батюшка,- продолжал по-русски седовласый,- но Ваш ответ породил у меня новый вопрос и даже недоумение. С одной стороны, Вы говорите «recommended», а с другой – «you have to». Я, конечно, не знаток тонкостей английского языка, но в моем понимании эти два термина имеют противоположный смысл. Батюшка нетерпеливо махнул рукой, и седовласый сел на место. Чтобы сосредоточиться с мыслями, он снял с головы фиолетовую богослужебную камилавку и поставил на стол перед собой. -Я буду говорить по-английски, потому что здесь присутствуют прихожане, плохо говорящие по-русски. Прежде всего, я хочу объяснить вам, что есть такое – православное христианство, и чем оно отличается от других христианских конфессий. Я сам из семьи баптистов и хорошо знаю, что у них нет иерархии в нашем понимании. Община правит всем, обладает всей полнотой служебной и хозяйственной власти, все должности выборные. В православии же есть строгая иерархия. Я здесь присутствую не просто так, я представляю здесь нашего епископа, отца Иллариона, а вместе с ним мы для вас суть представители Господа нашего Иисуса Христа. Указательный палец батюшки назидательно покачивался из стороны в сторону, а голос его приобрел жесткие металлические нотки: -Здесь вам не Советский Союз, в котором все вопросы можно было решать на собрании путем голосования. И я вам не Чарли Чаплин, кривляющийся на подмостках на потеху публике. У вас нет выбора… Нет, у вас есть единственный выбор: или вы принимаете новый Устав, в котором Ректор обладает всей полнотой власти в приходе, или я объявляю, что вы не христиане, и я попрошу его преосвященство забрать меня от таких прихожан. Мы обсуждаем этот вариант Устава уже полтора года, и никаких сдвигов не видно. Мое терпение давно истощилось, поэтому я предлагаю сейчас же начать голосование. У вас только три возможности: голосовать за новый Устав, против него или воздержаться. Прошу начать голосование.
В толпе прихожан начался ропот. Послышались возгласы: «Кто и с кем обсуждал Устав? Да еще полтора года. Почему мы об этом не знали?». Кроме того, когда потомкам белой эмиграции назидают, как школьникам-двоечникам: «Здесь вам не Советский Союз» — это им очень обидно. А уж фраза: «Я вам не Чарли Чаплин!..» — это просто плевок в лицо, заранее предполагающий, что они, такие-сякие, двуличные. ходили к батюшке на исповедь, а сами втайне держали его за Чарли Чаплина. Но все эти высказанные и написанные на лицах недовольства пресекла энергичная дама, секретарь собрания: -Новый Устав был разослан всем членам приходского Совета. Кто не читал, это их проблемы. Итак, кто за принятие нового Устава, прошу голосовать. Так, раз, два… восемь. Теперь голосуют те, кто против. Прошу встать, чтобы я могла вас пересчитать. Раз, два, три… десять. Вы против?.. но вы еще не член Совета. Когда примут, вот тогда и будете голосовать. Совсем сбили меня. Прошу еще раз подняться голосующих против. Раз, два… де… А Вы что? Вы уже не против? Прекрасно! Вы уже воздержались. Замечательно! Так, голосуем еще раз. Кто против? Раз, два… девять. Батюшка сидел бледный, словно окаменел. Внезапно он вскочил на ноги, швырнул камилавку на пол и решительно выдохнул: -Так. Я еще не голосовал… -Но по старому Уставу, который ныне действует, Вы не имеете права голоса,- заикнулся было финдиректор. Желваки заиграли на лице батюшки, лицо его исказила гримаса нестерпимой боли. Он отшвырнул ногою стул, на котором сидел прежде и бросился вон из трапезной с воющим звуком: «У-у-у!». Наступила мертвая тишина. Никто не ожидал подобной реакции, никто не шелохнулся. Затем батюшка с перекошенным лицом ворвался в зал, волоча за руку обезумевшую от страха матушку. Он оставил ее и вернулся на прежнее место. Там он грохнул кулаками о стол и высоким фальцетом завизжал: -Слу-шай сюда, когда я говорю! Вы… вы..- его горло перехватил спазм.- Я ночами не сплю… я болею… а вы-и!… Я не желаю служить в таком приходе!..
Сидевшая в первом ряду старушка забилась в рыданиях. Она была уже в таком возрасте, что передвигалась только с помощью волкера – аппарата на колесиках. Ей срочно принесли стакан воды. Выпив, она продолжала всхлипывать. Ранее ей никогда и в голову не могло прийти, что взрослый человек так способен себя вести. А уж батюшка!.. Это просто святотатство. Большинство из членов прихода, присутствовавших на собрании, были весьма пожилыми людьми. Кто-то едва передвигал ноги, кто-то плохо слышал и с трудом понимал, что происходит вокруг. Многие другие сидели, уставив взгляд в пол. Они тоже не могли смотреть на эту жуткую сюрреалистическую сцену. О чем они думали в эти минуты? Полагаю, многие из них думали, что, пожалуй, даже Чарли Чаплину такое не сыграть. Это уже скорее Мавр с его вулканическими страстями. -Простите меня, пожалуйста… я был неправ,- бормотал по кругу наш Ректор, сообразив, что если эта старушка упадет сейчас в обморок или, боже упаси, помрет, то его авторитету будет нанесен непоправимый удар, поскольку он и будет непосредственной причиной смерти, что бы он после этого ни сказал.
-Успокойтесь, батюшка. Мы любим Вас…- пытался вклиниться благообразнейший наш староста. -Нет!.. Вы не любите меня…- взвизгнул батюшка,- Я не верю… Значит так! Я голосую за новый Устав. Это уже девять голосов. А Вы, матушка? Вы «за»? -За,- пролепетала бледная от страха матушка едва слышным голосом. -Отлично! Итак, «за» — 10 голосов, против – 9. Кончено. Новый Устав принят большинством голосов. Но тут попытался вмешаться приглашенный директоратом юрист: -Позвольте… В действующем на данный момент Уставе сказано ясно: «Для принятия нового Устава «за» должно проголосовать большинство списочного состава членов приходского Совета, а это – двадцать два человека. -Прежний Устав уже не действует,- отмахнулся усталой рукой батюшка, по лицу которого текли струйки пота. Он сел и, переведя дух, скомандовал секретарю: продолжаем заседание. В течение всей этой шекспировской вакханалии прихожане сидели кроткие как овечки, а на лице у них читались мучительные мысли: «Ну вот, выкрутили нам руки, не успели и глазом моргнуть. Что делать? Как жить дальше будем? Как мы теперь пойдем на исповедь, где нужно полностью открыть свое сердце Богу через его представителя? Кому? А ну, как плюнут в душу снова? Или гаркнут? Так ведь от неожиданности и окочуриться недолго. Особенно когда тебе за семьдесят».
Им теперь было уже все равно. Они поняли наконец: «Это не Советский Союз – это лучше». Но чем именно лучше, они пока еще не понимали. Видимо, для этого нужно еще одно собрание, как минимум. Выборы нового состава директоров прошли вяло и незаметно. Выбрали всех тех, кто и раньше был выбран. А уж прием четырех новых членов вообще уложился в 5 минут. Просто перечислили фамилии. Даже голосования никакого не было. Выходя их этого собрания, я вдруг вспомнил прежнего батюшку – отца Василия. Он был высок и красив истинно русской красотой. Кроме того, он был весьма неплохо образован в вопросах богословия. Это я выяснил в процессе теологических и философских дискуссий, когда приходил к нему со своими вопросами и сомнениями. У отца Василия была не маленькая семья, каждый год матушка рожала аккуратно по ребенку. Преобладали мальчики. Мальчики в детстве, как правило, башибузуки. Они гонялись по церковному двору, маша деревянными мечами и крича: «Я русский витязь! Зарублю татарву!». Я был очень удивлен, когда узнал, что со стороны старой части прихода к отцу Василию имелись какие-то неясные для меня претензии, которые мне лично казались совершенной мелочью. Так например, за глаза батюшку звали «Стенькой Разиным». Что под этим подразумевалось, было трудно понять. Конечно, он не был благообразным божим старцем, у которого давно угасли все мирские желания. Бывал он и резок. Так например, я узнал (опять же, по слухам, которые появляются невесть откуда), что он выгнал их церковного хора молодого, крупного парня, у которого был редкой красоты бас. Причина же была в том, что у этого парня жена тяжело болела, а он (дело молодое) имел на стороне любовницу. Батюшка сказал этому парню: «Пока я здесь служу, Вы петь в хоре не будете. В церковном хоре могут петь только люди, чистые душой». Ну и что? Я здесь целиком на стороне батюшки, хотя, конечно, могут быть и более мягкие формы исправления человека, обычно приобретаемые с возрастом. Потом, говорили, что батюшкины башибузуки как-то поцарапали гвоздиком из озорства чью-то машину, оставленную на паркинге у церкви. Тоже, конечно, грех, но небольшой. А ответственен, понятно, родитель. Потом, говорят, что батюшка отчитал прилюдно одного респектабельного члена прихода, и тот ушел, обидевшись, в другую церковь. Тут я ничего сказать не могу, потому что никто мне так и не сказал, за что именно отчитали. Высказались только, что это было сделано в излишне резкой форме – ну, чисто «Стенька Разин»! Тем не менее, недовольство как-то росло со временем. Начинали критиковать совсем уж по мелочам. Например, молитву перед причастием нужно было произнести на двух языках. На русском батюшка читал по памяти, а на английском, поглядывая на бумажку, которую клал сверху на чашу, да и акцент в английском контексте выступал явно. –Ну и что,- говорю я.- Вот нынешний батюшка американец. Русский выучил на приличном уровне, за то спасибо ему, но акцент в русской речи у него также явно выпирает. Разве мы попрекали его в этом когда-либо? Или вот еще. Когда старшая дочь отца Василия пригласила свою школьную подружку посетить православную церковь “just for fun”, терпение батюшки лопнуло, и он забрал дочь из школы, заявив, что в американских школах дети набираются привычек разврата, насилия и наркотиков, а воспитание нравственности там вовсе отсутствует. Его заменяют уроки сексуальной гигиены. Что сказать? Есть такой момент. Разве не так? Конечно, не всегда и не везде в равной мере. Однако, стрельба в американских школах и университетах давно уже стала притчей во языцех. Наши же старички и старушки сделали вывод, что батюшка просто не любит Америку, потому что сформировался «в Советах». По мне, так и это мелочь, поскольку и я сам рос «в Советах», был пионером и даже комсомольцем. Но тогда нашли-таки повод и обратились к епископу с просьбой, дескать приход у нас маленький, и мы не в состоянии достойно содержать столь многочисленную семью. И палат просторных нет, и страховки медицинские, автомобильные, и прочая и прочая. В общем, «ушли» батюшку, а потом мыкались годами со случайными служителями, которых патриарх присылал временно, поскольку, де, трудно в Америке сыскать не пристроенного священника, ведущего службы на русском языке. А отец Василий уехал в Россию, и служит ныне под Москвой. Я так понимаю, что епископ отчасти специально тянул с назначением в наш приход постоянного священника – «воспитывал» непокорную паству. Это правильно. Мы заслужили. И что теперь? — спрашиваю я вас, дорогие братья и сестры.- Может, «Стенька Разин» получше был? По крайней мере, он не топал ногами, не швырял камилавку на землю в гневе, не орал на нас, потеряв всякий контроль над собой, не пытался отнять у нас нашу собственность. Может это и есть наказание Господне за нашу гордыню? Вам, гордые потомки славных дворянских родов было указано сегодня, что вы все чохом – всего лишь грязь и прах по мнению сильных мира сего, а уж мне – убогому чухонцу, даже и мнение иметь не положено. Потому как не по чину.

16 марта 2023 г.

(С) Рассказ неизвестного автора (Ирина Русанова)

Есть в Москве необычная православная община. Познакомиться с ее жизнью приезжают со всего мира (недавно, например, был католикос ливанских армян). Выступали перед членами общины, вели диалоги с ее руководителями многие духовные лица и специалисты из Германии, Англии, США. Специалисты, в первую очередь, в области медицины — ведь речь идет о православной общине, созданной при БОЛЬНИЧНОМ храме святого царевича Димитрия (Первая градская больница).

Настоятель храма, протоиерей Аркадий ШАТОВ, является духовником находящегося здесь единственного пока в России училища сестер милосердия, получившего государственный статус. Многие выпускницы и учащиеся этого училища трудятся сейчас в I градской и других московских клиниках. Кроме училища, организованы детский дом и приют, собственная благотворительная столовая, существует издательство, выскающее православные книги и журналы…
И все-таки главная забота общины – труд в больнице. Что это за труд? И что значит быть сестрой милосердия?
В приходском журнале больничного храма два года назад были опубликованы ответы на вопросы и отрывки из сочинений студенток и выпускниц училища, сестер милосердия, работающих в отделениях Первой градской (журнал этот, вышедший малым тиражом, теперь представляет собой библиографическую редкость). Максимально откровенные — эти рассказы кому-то могут показаться даже страшными. Ведь речь идет о боли, страданиях, смерти…

«Трудно выбрать конкретного больного, который бы наиболее запомнился, поскольку каждый человек неповторим, индивидуален, у каждого своя , отличная от других судьба, история, болезнь. Больше, конечно, общаешься с теми, кто лежит долго, особенно это относится к бабушкам и дедушкам.
Мне запомнилась бабушка Аня. Конечно, все были рады за нее, когда она выписалась, и в то же время оставшиеся больные сразу почувствовали, что без нее палата как будто опустела. Будучи сама врачом, много лет проработав на скорой помощи, она хорошо понимала состояние больного человека и очень снисходительно относилась к претензиям окружающих. Когда бы я ни заходила в палату, она всегда так радовалась, как будто не видела меня целый месяц, хотя бы мы и расстались два часа назад. Конечно, внимание к ней, носившее в последнее время трогательно-заботливый характер, было усилено, поскольку, пока она лежала, ее единственный сын тоже попал в больницу и умер от инфаркта. И невозможно было слушать от нее один и тот же терзающий материнское сердце вопрос «Как там мой сыночек?» Невозможно было ответить на этот вопрос. Хорошо, конечно, что она поправилась и ее выписали домой, но трудно представить, какой удар ожидал ее, и дай Бог, чтобы она смогла перенести его.»
ЗВЯГИНА О.С. II курс веч. отд.

«Когда я пришла в «9-ю травму», меня больше всего поразила одна из палат — 310-я. Там лежали не просто больные, это были брошенные всеми родственниками бабушки, старенькие, неподвижные, жалкие и беспомощные. Я буду рассказывать о них по порядку, как познакомилась и подружилась с ними.
Ольга Сергеевна. Умнейшая и многого достигшая женщина, почти полностью теряющая память и ясно осознающая это. С ней бывает трудно. Она кричит: «Няня, няня!» Ей хочется, чтобы кто-нибудь всегда был рядом, говорил ей, который час, когда будет обед, почему шумно в коридоре. Иногда в злости бьет себя кулаком по лбу. пытаясь вспомнить что-нибудь. Очень сокрушается, если забудет о чем-то спросить или рассказать на исповеди. Иногда радуется, когда подходишь к ней и заговариваешь, а иногда сердится: «не надо на меня смотреть». А как можно не смотреть, если во впалых глазах на ее худом лице отражается такая мука!
С ней у меня был один очень страшный случай. Однажды мы разговаривали с Ольгой Сергеевной и я наклонилась к ней близко. Она вдруг резко взяла концы моего платке, стянула их так, что у меня покраснело лицо и кровь прилила к голове, и сквозь зубы тихо сказала: «Убей меня сейчас, не то — задушу». Я, не шелохнувшись, ответила: «Hе могу!» Ольга Сергеевна, сильнее стягивая платок, проговорила: «Убей меня, дай мне яду!» Я молчала, мне только было жаль ее, жаль мучительную старость и одиночество, которого она, конечно, не заслужила. Я смотрела на Ольгу Сергеевну и думала, что и нас всех может ожидать та же участь. Ольга Сергеевна вдруг изменилась, отпустила меня и сказала: «Уходи». И потом долго лежала молча, глядя в одну точку.
Мария Дмитриевна. Скрюченная маленькая старушка с парализованными ногами и поэтому вечно мокрая. Оставаясь в свои 80 лет в светлом разуме, о многом рассказывает, доверяет какие-то тайны под величайшим секретом. Часто вспоминает давно покойного мужа, а иногда «ябедничает» на соседок по палате. К приходу батюшки готовится, всегда, по возможности, причащается и даже отказывается есть в постные дни. Перестилаешь ее постель под крики и ругательства: «Что ты делаешь! Не трогай меня». С трудом уговариваю помыться, переодеться. Но зато потом, лежа в чистой рубашке, в аккуратно повязанном платочке на сухой и свежей постели, раздобреет наша Марья Дмитриевна: ‘Ты моя хорошая, гляди-ко, как мне все сделала чисто!» И целует тебя от души. И как выражение высшей благодарности, — на ушко: «Приходи ко мне жить. Я живу на улице Вавилова». Ради таких слов можно потерпеть все ругательства и крики.
Анна Федоровна. Стала неподъемной после перелома шейки бедра. Самая веселая и общительная бабушка. Хотя плохо слышит и говорит с дефектом, охотно идет на любой разговор. Иногда просто подзывает, чтобы уделили ей внимание. Баба Аня, как я ее называла, любит, когда возле нее няня, хотя многое может делать сама. Очень ревниво относится к тому, что помогаешь другим, иногда даже говорит: «Зачем ее моешь? Вчера племянница приходила, всю ее вымыла!» Поет песни, вспоминая молодость, а я, поддерживая ее веселый тон, делаю ей то «маникюр», то «прическу». С Анной Федоровной легко, она простая и общительная.
Евдокия Алексеевна. После травм уже встает, ходит сама в туалет и даже с «ходунком» гуляет по коридору. Для прогулок ей нужен компаньон, и мы идем вместе. Евдокия Алексеевна не только рассказывает о себе, о своей жизни, но и о том, что не хочет возвращаться в коммуналку, к своей злющей соседке. Расспрашивает меня, как я живу, как муж, дети. Ей уже легче, поэтому и на других ей хватает внимания и души. Благодарит наших сестер за уход, говорит, что никто никогда не был к ней так внимателен.
Когда я перестала ходить в больницу, то даже скучала без своих «бабулек», вспоминала их, рассказывала о них знакомым, мужу. Хочется сделать им что-то хорошее, что огу. Приятно, когда тебя узнают, радуются твоему приходу, помнят тебя. Хотя очень устаешь после работы, душа в больнице отдыхает как-то особенно в общении с незабвенными бабушками. Сохрани их. Господь, и облегчи им старость!»
КОЗЛОВА О.Л. II курс веч. отд.

Петр Максимович Стаканов. Он был один из многих. Я не знаю его точного диагноза. Часто по ночам он кричал, что не нравилось больным и медперсоналу. Соседи по палате говорили, что, может быть, он это делает нарочно. Он жаловался вначале на сильные боли в сердце. Днем около него находилась жена, сама больная женщина (сердце). Она старалсь ему помочь. Когда она приходила утром, он жаловался ей, как тяжело ему было ночью. Она его успокаивала, а иногда, когда сама уставала, говорила, что о:на тоже устает. Когда он отчаялся, сказал, что что-нибудь сделает с собой, его причастили.
Это был невысокого роста седой дедушка со шрамом на лбу (мало заметным), у которого был небольшой дефект века или глаза. У него были периодические улучшения и ухудшения здоровья.
В последнее мое дежурство он кашлял кровью. Ночью громко кричал, что умирает. Вызывали врача, сестра сделала ему укол. Сильно хрипел. Мы подняли ему голову. Он просил помочь. Я сказала, что больше нет лекарств, что все, что было можно, сделали, предлагала помолиться. Потом он опять кричал, а я стояла около него, так как осознала, что ему страшно, что он кричит неосознанно, а так, как кричит утопающий. Как-то заметила, что он перекрестился. Я молилась, но не осознавала, что он умрет. Потом больной на соседней койке разлил мочу на пол, я пошла за тряпкой вымыть пол. Когда я вернулась, Петр Максимович смотрел отрешенно в одну точку и тихо всхрипывал. Я пошла к медсестре, сказала, что больной как-то странно дышит. Мы тут же вернулись, но он уже не дышал. Еще час он лежал в палате, потом его унесли. А я должна была мгновенно сменить постель, так как в коридоре на каталке лежал следующий больной на это место. Я приготовила кровать, вынула все из тумбочки, сложила на стуле, потом помыла тумбочку и пол.
Я не знаю, что будет с его женой, когда она придет и увидит все это.
Я преклоняюсь перед людьми, ухаживающими за нашими больными. Помню пожилую женщину, у которой был искусственный клапан сердца. Я ее часто видела у постели мужа. Однажды, когда я вышла из палаты, меня позвали: женщине плохо. Вызвали врача. Я с этой женщиной, по указанию врача, поехала на каталке в приемное отделение Ее направили на второй этаж нашего корпуса, в неврологическое отделение. Муж ее лежал на третьем этаже. Она все время просила меня, чтобы я покормила ее мужа, так как он еще не обедал. Когда я ей сказал, что наши санитарки работают и на втором этаже, она чуть успокоилась. Я ее передала с рук на руки Оле Пивоваровой. Я и она была рада, что это наша сестра. Меня поразила, я даже не знаю, как это определить: святость или вера в Бога? Когда я успокаивала эту женщину, то говорила: хорошо, что это с ней случилось в больнице, а не дома, что недалеко муж. И эта женщина, у которой отказала одна рука и онемела левая часть лица, сказала: «Слава Богу! Что Господь ни делает, все к лучшему». Работая в больнице, я часто сталкивалась с ситуациями, когда близкие люди, прекрасно понимая, что это может стоить им жизни, преданно ухаживали за дорогими им людьми. Они иногда говорят о Боге, но ВНУТРЕННЯЯ чистота их служения Господу удивительна.»
ВЕТРОВА Н.В, II курс веч. отд.

Сотрудники редакции журнала «Братья и сестры» провели анкетирование в больнице. Вопросы задавали сестрам милосердия, работающим во всех отделениях. Отвечали на них и те, кто уже не первый год в сестричестве, и те, кто только пришел в училище, для кого работа в больнице началась недавно.
Вопросы были самые разные: какое первое впечатление от больницы, что ты думаешь о назначении сестры милосердия и о своей сегодняшней работе, как складываются твои взаимоотношения с больными и с медицинским персоналом, с какими проблемами в своей работе ты сталкиваешься, что считаешь самым главным в жизни, помогают ли тебе знания, полученные в училище…

Надя ЗОТОВА, третье хирургическое отделение.
— Какой случай, произошедший во время твоей работы в больнице, тебе особенно запомнился?
— Захожу я однажды вечером в палату, а там лежит больная с кислородной маской, она только что поступила. Я подошла к ней, и как только она поняла, что я из Церкви, сразу же рассказала мне, что она верующая, что очень хочет исповедоваться и причаститься. «Не знаю, что будет со мною завтра, возможно меня переведут в другую больницу, — говорила Татьяна (так звали эту женщину), — может быть, есть хоть какая-нибудь возможность причастить меня сегодня?»
В тот же вечер я побежала в храм, и так как дело было перед большим праздником, в храме еще оставался отец Алексий — он исповедовал прихожан. Он согласился прийти в отделение попозже. К двум часам ночи пришел отец Алексий в палату, исповедал и причастил Татьяну. А к семи утра она умерла. Было ей всего лет тридцать, и в больницу, как сама считала, попала вроде бы случайно — упала на улице.
Что же касается работы сестер милосердия, я думаю, что ее не надо идеализировать. Нужно просто добросовестно выполнять свои обязанности. Не размышлять о том, что следует думать, когда делаешь инъекцию, или как посочувствовать больному. Все это не то. Надо хорошо делать самому инъекцию, стремиться причинить человеку минимальную боль, и это уже будет нашим к нему состра данием и сочувствием.

СЕРЕГИНА Люба, КОВАЛЕНОК Ксения, девятое травматологическое отделение.
— Главная проблема, с которой вы сталкиваетесь своей работе?
— Недостаток времени. Почти весь рабочий день уходит на выполнение технических манипуляций: инъекции, перевязки, работа с документами… Совсем не остается времени на общение с больными. Особенно трудно пришлось, когда закрыли психосоматическое отделение и к нам перевели всех больных алкогольной депрессией и с шизофренией. Они все время кричали, и весь день уходил на то, чтобы успокоить этих больных и их соседей по палате, которые возмущались этим вынужденным соседством.
А недавно был еще такой случай. Один пациент при нас сбежал из отделения. Остановить его было невозможно — он размахивал руками, дрался. Врач потом укорял нас, что мы должны были встать стеной и не выпускать его.
Очень грустно, что большинство больных – неверующие, и даже в больнице не задумываются о своей жизни. 3а все время нашей работы только одна женщина попросила: «Расскажи мне о Боге». Зато врачи часто спрашивают: «Зачем вы носите эти косынки с крестом, ведь вы нормальные?» Что можно ответить им на это?

Надежда Дмитриевна, мужское неврологическое отделение.
— Что такое, на Ваш взгляд, работа сестры милосердия, и чем она отличается от работы обычной медсестры?
— Я думаю, что мы выполняем обычную текущую работу. В ней и не должно быть ничего особенного, показательного, образцового. Но пока, мне кажется, мы делаем очень медленно.
Прежде чем говорить о каких-то своих особых методах работы с больными, прежде, чем предлагать свою систему, надо стать профессионалами, нужно научиться делать быстро, чтобы как можно больше времени оставалось для больных. Обычно медсестры стараются выполнить все свои обязанности быстро, чтобы оставить время на какие-то свои личные дела. Нам же нужно очень осторожно, незаметно, не вызывая раздражения, постараться сломать эту сложившуюся систему. Надо стремиться как можно больше времени уделять не процедурам, а самому человеку. Только ни в коем случае нельзя противопоставлять наших сестер сестрам больницы. Ведь все мы делаем одно дело. И если мы действительно хотим быть нужными в больнице, мы должны непременно стать профессионалами.

Лариса ПЕТРОВА, мужское неврологическое отделение.
— Что приносит тебе наибольшую радость в работе?
— Каждый случай, когда с Божьей помощью удается установить душевный контакт с больными и жить, чтобы помочь ему. Особенно запомнился больной с парезом лицевого нерва. У него были страшные боли, и он совсем не спал. Он был неверующим. Я взяла у батюшки благословение, чтобы помолиться у его постели, хотя бы про себя. Когда я пришла к нему и стала молча молиться у его кровати, то боли его стихли, и он ненадолго заснул. По нескольку раз в день я приходила к нему, молилась, и ему удавалось хоть немного поспать.

Наташа ВИТУШКИНА, реанимация травматологии.
— Как складываются взаимоотношения с врачами и медицинскими сестрами?
— Отношения с врачами и медсестрами хорошие. Конечно, бывает, что они и скажут что-нибудь грубое, но сопоставлять себя с ними мне просто стыдно. Многие из них проработали в больнице уже по двадцать лет, и то, что я делаю за полчаса, они делают за пять минут. Не мне их судить. Вообще, как-то стыдно бывает, когда приходят с фотоаппаратами, кинокамерами и снимают нас — будто мы святые. Мне кажется, что нельзя сравнивать нас с больничными медсестрами, мы совсем не лучше их. И нам предстоит еще многому и многому учиться. У меня пока что все силы уходят на овладение профессиональными навыками. Ведь даже простая процедура требует в первую очередь знаний. К примеру, подъезжая к больному с тележкой для перевязки, нужно суметь оценить его состояние, чтобы понять, что необходимо взять с собой и даже с какой стороны подъехать.
Конечно, всем нам нужно терпение и упование на волю Божию.

Вероника КОКУРИНА, реанимация хирургии.
— Ты уже не первый год работаешь в больнице. Как ты думаешь, стоит ли реанимировать больных?
— Это трудный вопрос. Страшно и тяжело смотреть на человека, которого с жизнью связывает множество трубочек, подведенных к его телу. Подчас такой больной даже все слышит, понимает — он просто совершенно беспомощен. Но я думаю, что реанимировать больных нужно непременно, ведь тогда у них появляется шанс покаяться.

Журнал Фома

http://www.foma.ru/article/index.php?news=3335

 

Зарождение и развитие капитализма было связано с сознательным и целенаправленным разрушением традиционных общин со стороны государства, которое в Европе и особенно в Англии еще до буржуазных революций попало в серьезную зависимость от класса капиталистов. Цехи ремесленников лишали внутренней самостоятельности, их деятельность теперь строго и скрупулезно регламентировалась (вплоть до запрещений пользоваться тем или иным инструментом). У крестьянских общин отбирали земли, луга, леса, крестьянам запрещали объединяться для противодействия помещику и государству. Причину этого прекрасно раскрыл Маркс в первом томе «Капитала». Капиталистам нужны были пролетарии для работы на мануфактурах, а для того, чтоб простолюдин общества средневекового типа превратился в пролетария, его нужно было лишить всех средств производства и помощи со стороны социальных институтов феодального общества. Пролетарий – тот, кто продает свою рабочую силу, потому что иначе он не может себя покормить. Крестьянин же имел клочок земли, плуг, ремесленник в городе – инструменты, и тот, и другой в случае необходимости могли рассчитывать на помощь со стороны своей корпорации – крестьянской общины или цеха ремесленников. Пока они все это имели, они не хотели и не становились пролетариями, поэтому государство ограничивало и запрещало общины, крестьян сгоняло с земель, ремесленникам запрещало пользоваться своими инструментами…

(С) 49 номере газеты Точка ру

Оригинал взят у

ab_pokoj

Мы постоянно слышим от современников, что они переросли уровень стадности и теперь живут не навязанными установками, а собственными сознательными желаниями.

К примеру, миллионы женщин сегодня с негодованием отвергают отведенную им роль свиноматок. Они не желают превращаться в инкубаторы на ножках. Они – сознательные существа и не согласны убивать кучу сил на бездумное воспроизводство. Они лучше будут заниматься интернет-маркетингом и покупать туфли. Не менее показательны современники мужского пола, не желающие следовать Стадному Инстинкту и заниматься Грязным Делом Политикой – а естественное желание безопасности удовлетворяющие путем покупки газового пистолета. Им вполне обоснованно кажется, что пукалка с резиновыми пулями более состоятельна в смысле их жизнеобеспечения, чем пристойно функционирующая цельная Родина с милицией и авиацией (и, увы, рядом редко оказывается ливиец, способный их переубедить).

Словом, при ближайшем рассмотрении становится ясно: в плохие Стадные Инстинкты у продвинутых современников попало как раз то качество, которое отличает людей от вальдшнепов – осознанная необходимость, известная также как свобода. Сознательностью же и свободой личности они, напротив, называют весьма своеобразную суперсилу – умение делать рожу кирпичом и твердить, что к ним это всё не имеет никакого отношения. Подобную псевдоразумность следует, видимо, назвать «Зазнательностью» — за гордый вид носителей.

Надо отметить, что общее выживание и развитие по-разному происходит у разных видов. К примеру, зелёные эвглены не имеют цивилизации и просто делятся пополам, пока могут себе это позволить – а когда уже не могут, то ложатся и умирают. Человечество модифицировало этот подход, изобретя коллективный осмысленный труд. За последние несколько тысячелетий им было вспахано, застроено, проложено, электрифицировано и устаканено столько инфраструктуры и общественных институтов — что жить стало проще. Самые естественные человеческие действия, вроде воспроизводства и участия в общей судьбе, стало возможно производить не только из-под палки, но и добровольно.

Логично было предположить, что процессы, которые у зверушек происходят сами собой — у свободных образованных людей станут происходить в порядке массового сознательного решения. Однако в конце минувшего века выяснилось: отчего-то именно люди, полагающие, что они выросли над бессознательной массой – не намерены обеспечивать существование вида, развитие общества или всё это сразу, а намерены спекулировать и копить на форд фокус (чем, как сегодня можно считать доказанным, никого не размножают и не развивают).

Причины зазнательности, увы, банальны. Развитая цивилизация требует развитого гражданина. Особи с рефлексами вокзального таксиста тут недостаточно. Нашу нынешнюю реальность создали именно люди, сознательно реализовывавшие задуманные грандиозные планы – и тратившие, кстати, кучу сил на разъяснение своих целей миллионам сограждан.

Однако с некоторых пор ситуация изменилась. Во-первых, руководство передового Человечества как-то перестало говорить об общих грандиозных целях. Во-вторых, с развитием коммуникаций человек получил, наконец, уникальную возможность не знать ни о чём, кроме того, что ему лично интересно.

В итоге в отношении окружающего мира у современника развилось нечто вроде функциональной неграмотности. Современник вроде бы видит отбойные молотки, экскаваторы и фуры. Он вроде бы понимает, что окружающую действительность – со всеми её толпами, останкинскими башнями, железными дорогами, аэропортами, танкерами и космическими спутниками – тоже кто-то придумал и сделал. Порой он сам принимает участие в производстве, прокладке и постройке чего-нибудь. Но понять, что окружающий его мир есть не сборище отдельных букв, а общая песня — он не может. Ибо этого от него не требуется.

Как следствие — наш современник находится в положении колонизированного индейца (или позднесоветского специалиста), который вынужден днём стоять мессу и петь что-то непонятное по-латыни (или спать на собрании), зато по ночам приносит жертвы простой и понятной Великой Курице, выпрашивая удачу (или тащит дрель с завода). Официально зазнательные личности вроде бы понимают, что наш мир – результат совместной деятельности Человечества. Но практически они убеждены: всё остальное, кроме них – живёт, движется и воспроизводится как-то само собой. Поэтому выполнять идиотские требования этого внешнего мира незачем, если ты не полное быдло. Мир обойдётся.

В результате отказ от стадности человек понимает как отказ от функций человека общественного вообще. Чтобы не ходить в стаде баранов, он ведёт себя, как гордая и необузданная овца-одиночка, которая никому ничего не должна: объедает конкурентов, загоняет свою шерсть налево и красиво воет на луну с утёса.

Судьбы таких овец печальны. Как правило, зазнательный современник тоже жутко удивлён и возмущён тем, что в полиции его бьют, на фирме кидают, а сверху в однушке завелись сто таджиков.

К сказанному остаётся добавить, что у т.н.цивилизованных народов есть лишь два пути к выживанию: либо взять себя в руки и вернуться к сознательному общему труду. Либо их силой загонят в старые добрые отары каст – поголовно включая даже самых свирепых овец-одиночек.

Признаки последнего процесса, кстати, уже заметны по всему миру.